Завтра утром
Шрифт:
Какая она была дура.
Он обманул их всех, и теперь она его пленница, его следующая жертва — вместе с трупом, который тут лежит. По коже поползли мурашки. Ее хват&чо только на то, чтобы не закричать, потому что она понимала — толку от этого не будет. Разве она не слышала жалобные стоны Симоны? Конечно, это животное запишет ее вопли: он просто кончит, услышав, в каком она ужасе от того, что ее упрятали в гроб вместе с гниющим трупом… но вони не было, не было и тошнотворного запаха разлагающейся плоти. Только легкий аромат сигар и виски, тот же, что сопровождал ее отца, запах, который
Она похолодела. Мысли вступили на запретную территорию, и она сама себе не верила, хотя знала, что это правда.
К горлу подступил комок.
Неужели этот ублюдок мог… мог поступить так хладнокровно, так дьявольски жестоко — положить ее в гроб вместе… вместе… с отцом!
НЕТ!
Она не могла в это поверить, ни за что не могла поверить в этот кошмар.
И все-таки…
Ведь тогда, в доме, отец был мертв или, во всяком случае, при смерти. И тело под нею не воняло. Да оно еще и не остыло… Внизу лежал крупный человек, от которого пахло, как… Ох, папа.
Она проглотила слезы, силясь побороть гнев и страх. Осторожно, поеживаясь, она потрогала одежду на трупе. Ощутила грубую ткань брюк, холодную пряжку, нащупала широкие ладони и волоски на тыльной стороне.
Ох, папа, нет…
Горло сжигала желчь. Никки чуть не стошнило, когда она осознала этот безумный, жуткий факт. Ее закрыли в гробу с собственным мертвым отцом! Она в ярости сжала кулаки. Хотелось кричать, плакать и биться, но она подавила желание заорать, издать звук громче шепота. Ведь ублюдку только того и надо. Этот выродок так развлекается.
Никки решила не доставлять ему удовольствия своим нытьем, хотя воздуха уже не хватало и с каждой минутой дышать становилось все труднее.
Мерзкий чокнутый подонок.
Ее жутко трясло, бросало от страха к ярости.
Думай, Никки, думай. Нельзя скисать. Это твой единственный шанс. Поймай этого урода. Найди способ прижать его к стенке. Поменяйся с ним местами, блин!
Как? Она в ловушке.
Единственный твой козырь против него — это мозги.
Он сильнее.
Он крепкий.
Он решительный.
Он псих.
Но если он не получит удовольствия, если ты не порадуешь его криками, мольбами, жалобными всхлипами, он, может быть, откроет крышку… Надо терпеть. Пусть легкие горят сколько угодно — надо выждать…
Она впилась ногтями себе в ладони. Легкие уже горели. У нее чертовски большие шансы умереть. Чертовски большие.
Надо полагать, она уже очнулась. Последствия наркотика еще чувствуются, но, по крайней мере, она понимает, где находится и что ее ждет. Ведя машину, Супергерой улыбнулся.
К тому же она знает, что он выжил. Перехитрил систему.
Было уже так темно, что он чуть не прозевал поворот к старому, заброшенному, заросшему кладбищу, хотя уже бывал тут, но при свете дня. Сейчас, в бурю, «дворники» еле успевали чистить стекло и видимость была плохой.
И прекрасно.
Он заглушил мотор и остановился у старого фамильного участка. Оставив дверцу пикапа открытой, вышел наружу и словно нырнул в водоворот. Дождь и ветер налетели на него, когда он зашагал по заросшей тропинке, которая когда-то была гравиевой дорожкой. Ржавые ворота скрипнули, открываясь внутрь. В прошлый раз он их отпер и подготовил могилку — последний приют судье Рональду Жилетту и его жалкой дочери.
— Покойся с миром, ублюдок, — буркнул он себе под нос, который как раз бомбардировал дождь. Этого человека избрали, чтобы исполнять правосудие, а он стал посмешищем, позором для всей системы.
Лирой Шевалье не должен был снова увидеть дневной свет. Его надо было если и не казнить, то заставить до самой смерти гнить в тесной камере.
Но с самого начала все шло наперекосяк — арест, осмотр места преступления, статья Никки в газете. Снова и снова представляя себе суд, Супергерой видел глаза присяжных, сомневающихся в том, что Лирой Шевалье на самом деле чудовище. Они слышали противоречивые показания, орудие убийства отсутствовало, единственная косвенная улика — кровавый отпечаток ботинка. Дело выглядело не таким верным, как должно было быть.
Потому что Рид с напарником не выполнили свою работу.
Потому что судья Жилетт неправильно вел процесс.
Потому что Никки Жилетт облажалась со статьей.
Потому что присяжные оказались слабаками.
И все они должны умереть. Один за другим. Двенадцать бесхребетных присяжных, ничтожный судья, два некомпетентных детектива, неумелая журналистка и, конечно, само чудовище — Лирой Шевалье, самый омерзительный из всех, чья нога ступала по земле.
Даже сейчас звучал грубый голос Шевалье: Да кто ты — девчонка? Глупая девчонка? Он говорил так, вынимая ремень из штанов.
Никогда больше! Никогда!
После всех этих ошибок в суде было чудом, что он получил три пожизненных срока.
Но он их не отсидел, так ведь? И сейчас эти халтурщики, которые не справились со своей работой, те, кто клялся защищать невинных и правосудие, — судья, присяжные, копы и даже журналистка, которая вообще чуть не провалила этот чертов суд, расплачивались за это. Вместе с самим чудовищем.
Распахнув ворота, он въехал на кладбище по грязной траве. Горло сжалось, когда он увидел три могилы двенадцатилетней давности. Кэрол Лежиттель и двое из троих ее детей, бедные Марлин и Бекки. Глупые. Где они были, когда он в них нуждался? Почему не остановили безумие? Он снова увидел, как Шевалье приказывает ему встать на колени, потом лечь в постель… рядом с…
Он стукнул кулаком по рулю, и слезы хлынули у него из глаз.
Не думай об этом. Не вспоминай о том, что он заставил тебя делать. Не думай о боли, об унижении, о том, что никто тебе не помог. Ни мать, ни брат, ни сестра, ни полиция. Пирс Рид приходил к ним домой, тревожился, предлагал визитку… гребаную визитку… он ведь подозревал, что происходит! Смешно. Грустно и смешно, черт возьми.
Он представил потные тела сестры, брата и матери, испуг, застывший на их лицах, голую кожу, смятые простыни, услышал гнусное хихиканье и похрюкивание Шевалье.