Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

и патриотом борьбы за справедливость, где бы она

ни происходила — у стен Мадрида или у стен Сталин-

града. Поэзия Неруды говорит о том, что невозмож-

но быть гражданином и не быть интернационалистом.

Если говорить о мастерстве художника, то даже

если бы Неруда написал только две строки:

...и по улицам кровь детей

текла просто, как кровь детей... —

(перевод И. Эренбурга)

это уже было бы доказательством его гениальности.

Все

поэты, хотят они или не хотят, пророки. Про-

рочески звучат строки Неруды:

Какой-то министр назовет меня антипатриотом,

и это суждение охотно подхватят глупцы,

и газетная крыса, перо свое в желчь окуная,

мое дело и имя в «Эль Меркурио» будет когтить.

Молодой человек, который стремился расти

и которому дал я и слово и хлеб,

выбиваясь из сил, изречет: «Надо мертвых собрать

на борьбу с его песней живой».

Случилось самое страшное для Неруды — он уви-

дел трагедию своей мечты, которая была раздавлена

танками, и это добило его, уже умирающего.

Преступление, совершенное в Чили, сравнимо толь-

ко с преступлениями версальцев, которые потопили

когда-то в крови Парижскую коммуну. Каждый раз,

когда в истории появляются честные, благородные

рыцари, пытающиеся воплотить идеалы человече-

ства — братство, свободу, равенство, — на их пути

встают мрачные тени или мелких дантесов, или круп-

нокалиберных убийц гитлеровского подобия. Так все-

гда было и в революции, и в поэзии, ибо высокая

поэзия — всегда революция, а народная революция —

всегда поэзия. Убийцы хорошо понимают это единство

поэзии и революции, и поэтому они убили и Неруду,

и Альенде. В этом была кровавая закономерность,

ибо у всемирной хунты нет философских аргументов,

их единственные аргументы — это танки, давящие

свободы, бомбы, разрушающие здания надежды, кост-

ры из книг, сжигающие вечные ценности.

Но бронированные и даже атомные аргументы —

доказательство не мощи, а доказательство моральной

нищеты, хищненькой слабости, лишь надевшей желез-

ное забрало силы.

Иногда скептики, называя таких людей, как Не-

руда, мечтателями, говорят, что они пребывают во

сне и не видят реальности.

На самом деле реальность истории — это и есть

благородные рыцари возвышенного образа революции,

а так называемая реальность сегодняшнего торже-

ства хунты есть просто-напросто страшный сон, кото-

рый в конце концов пройдет навсегда. Можно сменить

правительство, но нельзя сменить народ.

Неруду

хоронили под пение «Интернационала»—

гимна тому делу, которому отдал он всю свою «звон-

кую силу поэта». Этот гимн пролетариата проводил

поэта в последний путь.

В последний? Разве путь до могилы — это послед-

ний путь великого поэта?

ПОМНИТЬ О ТОМ, ЧТО МЕРТВЫЕ БЫЛИ...

Однажды на встрече с группой зарубежных писа-

телей, приехавших к нам на очередной симпозиум,

меня грустно поразило то, как представился один из

гостей.

«Я написал двадцать два авантюрных романа, —

бойко отрекомендовался он, — пять социальных

и около десяти психологических...» Он так именно

и заявил — «около десяти психологических».

Меня вообще повергает в недоумение попытка ис-

кусственного деления литературы на «рабочую», «де-

ревенскую», «историческую», «военно-историческую»

и т. д. Один критик даже выдвинул формулу особой

«интеллектуальной» поэзии, не замечая очевидной тав-

тологии термина.

Большая литература не укладывается ни в какие

рамки, ибо она является отражением живой, не укла-

|ЫВ8ЮЩеЙСЯ ни в какие рамки жизни. Разве Каии-

Гвнская дочка» или «Война и мир» — только военно-

исторические полотна? Разве можно «Моби Дика»,

•Пьяный корабль» и «Старик и море» засунуть в

разряд литературной маринистики? Разве можно

«Приключения Гекльберри Финна» отнести к ведом-

ству «абитуриентской» литературы?

Содержание большой литературы — это всегда не

просто конкретный материал, а внутренняя тема, под-

нимающаяся над материалом.

Дать в руки Агате Кристи или Сименону материа-

лы дела Раскольникова — и мы получили бы всего-

навсего квалифицированный детектив. Те, кого можно

назвать только «бытописателями» или только «роман-

тиками», только «обличителями» или только «трубаду-

рами», к большой литературе не относятся, даже если

и выполняют временные положительные функции.

Большой литературе свойственна если не тематиче-

ская, то обязательно духовная энциклопедичность.

Этим качеством большой литературы обладает уди-

вительный роман колумбийского писателя Габриеля

Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества», прекрасно

переведенный Н. Бутыриной и В. Столбовым.

Книга Гарсиа Маркеса реалистична и фантастич-

на, авантюрна и бытописательна, социальна и психо-

логична, она и «деревенская», и «рабочая», и «военно-