Здесь, на краю земли
Шрифт:
— Фиделин! — позвал я и не услышал себя: похоже было, что вокруг Даугтера пронзительно и страшно кричит вся равнина. А Фиделин уже стоял рядом, цеплялся и горланил мне в самое ухо:
— Это что же это такое? Провалиться мне! Чего это, господин? Светится ведь все! Провалиться мне, светится! И впрямь волшебный замок-то!
— Что внизу? — крикнул я.
— Да удирают они, кто во что горазд! Кто в чем есть, удирают! Наша взяла, господин, провалиться нам всем!
Он что-то еще кричал, тормошил меня, а я сидел, не имея сил оттолкнуть его. И вдруг сквозь туман перед глазами я различил какой-то темный прямоугольник на светлом фоне. Вглядевшись, я понял, что это не что иное, как возвышающийся надо мною зубец башни и ясное утреннее небо. В глазах прояснялось так же быстро, как затихали, отдаляясь, крики на равнине. Я отпихнул, наконец, Фиделина и поднялся. Все вокруг казалось плоским и словно бы мозаичным — соседние башни, стены, зеленая земля внизу, бесформенное малиново-алое пятно восходящего солнца у горизонта. Постепенно пространство обрело глубину, и я увидел, что в неприятельском лагере пусто. Стояли палатки, и виднелись среди травы темные круги кострищ, валялись знамена и опрокинутые телеги, но ни единого человека в обозримом пространстве не было.
— Будь ты проклят, — медленно сказал я.
Во дворе буйно ликовали мои солдаты. Радость была такой, будто бегство королевской армии оказалось единственно их заслугой. Под моим взглядом все притихли и расступились. И тут, к удивлению своему, я заметил двух телохранителей графа Дарги, о которых начисто забыл. Они стояли на том самом месте, где их вчера оставил граф, все так же вытянувшись и неподвижно глядя перед собой, уперев длинные древки знамен в землю. Отяжелевшие от ночного дождя полотнища вяло шевелились у них над головами. Вокруг, словно хищник в клетке, нетерпеливо расхаживал Хач. Вражья рать от него ускользнула, и он надеялся, что ему дадут разделаться хотя бы с этими, оставшимися. — Теперь-то уж прикажите, господин, — требовательно сказал он. — Не думайте, все по-благородному будет. Оружие дам им, чтоб защищались. Только не велите ребятам вмешиваться, я сам!
Отстранив его, я громко сказал телохранителям:
— Вольно!
Они не двигались. Я подошел ближе и пощелкал пальцами у каждого перед носом. Один из них моргнул — и только. Тогда я вырвал у него графский штандарт, переломил о колено и швырнул обломки в разные стороны. Он мужественно смотрел сквозь меня.
— Они не разговаривают. И не шевелятся, — сказал Флум.
— По-моему, так они придурки какие-то, — добавил Барг Длинный.
— Зашевелятся. Прикажите, господин! — напирал одержимый жаждой мести Хач.
Телохранители были невозмутимы, ясно давая понять, что любая провокация разобьется об их несокрушимую стойкость и железную выдержку. Казалось, начни я сейчас рубить их в капусту — они так же молча, без лишних движений повалятся, гибелью своей посрамив негодяя, посмевшего поднять руку на парламентеров. — Орлы, — произнес я, люто завидуя графу. — Хач, ступай-ка добудь господина графа из погреба.
— Неужто отпустите, господин? — ахнул Хач и с тихими проклятиями побрел исполнять приказание.
Вернулся он не скоро. Графа он тащил под мышкой, время от времени перехватывая поудобнее, чтобы не сползал. В руке он держал золоченый латный нагрудник графа, а вот шлем, по всей видимости, где-то затерялся. Граф невпопад перебирал ногами и что-то бормотал. Хач встряхнул его и попытался поставить на ноги. — Прочь от меня! — неожиданно отчетливо сказал граф. — Н-ничтож-с-сво! — Усы его стояли дыбом. Он окинул нас мутным взором, пошатнулся и стал оседать. Хач подхватил его.
— Прочь, — твердо сказал граф, склоняясь на могучую грудь Хача. — Мальчиш-шки… Ох… Ох, малышка, ты выпила лишку!! — вдруг завопил он надтреснутым тенором.
Я приказал привести лошадь. Пока графа грузили, он вел себя тихо, но, очутившись поперек седла, встрепенулся и изверг длиннейшее витиеватое ругательство. Телохранители взяли лошадь под узцы и, провожаемые обидными выкриками и хохотом, покинули Даугтер. За воротами граф снова запел, и его вопли долго еще доносились с дороги, постепенно отдаляясь.
— Ну. А теперь что? — хмуро спросил Хач.
— Заткнись. Распустил я вас, — ответил я.
Весь день обитатели замка не слезали с башен — глазели окрест, опасаясь возвращения армии. «Уж я-то знаю,» — приговаривал Фиделин. — «Хитрые они, подлые.» «А чего им прятаться? И негде здесь,» — возражал Барг Длинный. «А в лесу, а в лесу?» — не унимался Фиделин, указывая на далекую синюю полосу у горизонта. «Малыш сказал — не вернутся они,» — сурово вмешивался Хач. Фиделин ненадолго умолкал, затем разговор повторялся. После очередного «малыш сказал…» я осатанел, дал в ухо ни в чем не повинному Хачу, велел подать коня и, послав ко всем чертям солдат, кинувшихся было со мной, выехал на разведку.
Равнина расстилалась передо мной, спокойная, пасмурная, пустынная. Лохматые облака неторопливо шли с юга, а на краю неба, над лесом, виднелась тонкая бледно-сиреневая полоска света. Мысль о засаде в лесу была, конечно, дурацкой. Не в обычаях королевской армии изображать позорное бегство, чтобы потом, сидя в лесу, дожидаться неизвестно чего. Нет, они удрали всерьез, оставив мне мой Даугтер и целую свалку трофеев, оставив сумасшедшему князю Дану его жуткие, заколдованные, проклятые земли. Будут доблестные воины нестись галопом, пока не загонят лошадей, а потом побегут доблестные воины пешком. Не совладали вы со своим хваленым замком, князь. Перехитрил он вас, как мальчишку, и вместо того, чтобы обратить врагов ваших в пепел, отпустил их на все четыре стороны. Правда, враги при этом обделались со страха, но это очень слабое утешение. И почему Перегрин говорил, что нравом замок похож на меня? На него он похож, на хлипкого творца своего, который никогда, ни с кем, ни за что не будет драться.
Что мне теперь делать с Перегрином, я не знал. Поначалу все наказания, даже самые жестокие казались мне недостаточными. В основном потому, что исправить ими ничего было нельзя. Затем, вспомнив наши с ним разговоры, я начал склоняться к мысли, что Перегрин действительно не хотел меня обмануть. Но представив себе, как придется извиняться перед ним, говорить что погорячился, я сплюнул и решил отложить освобождение на потом.
Я оглянулся и впервые увидел Даугтер со стороны — маленькую, изящную крепость о пяти зубчатых башнях, грязно-коричневого цвета местного кирпича. Вид у крепости был безобидный, даже беззащитный — точь-в-точь как у Перегрина. Не верилось, что это жалкое сооружение превосходит силой Черный Храм. И еще больше не верилось, что господином его я никогда не был и не буду. Даже если бы королевская армия была уничтожена, это произошло бы без малейшего моего участия, словно не месть это моя, а заурядное стихийное бедствие вроде пожара или наводнения. Конечно, потом это причислили бы к моим героическим деяниям, но я-то всю жизнь бы помнил, что не сделал ничего, что замок защитил себя сам. А заодно и всех нас, потому что таково его природное свойство, никак не зависящее от моей воли. И вспоминал бы потом об этой победе не иначе, как стискивая зубы от стыда и унижения.