Здесь, на краю земли
Шрифт:
Я был готов к тому, что бой кончится для меня очень быстро. Но он все длился и длился. Каждое из копий, направленных на нас, казалось мне неким существом, хищным, сильным, но не слишком проворным. И я с ледяным наслаждением окорачивал снующие в потемках длинные жала, бормоча: «Один есть! И еще один! И еще!» Меч вращался в руке, послушный, как никогда.
Перегрин же творил что-то уж вовсе невероятное. Я чувствовал его движения, уверенные и сильные, слышал звон стали и глухие удары о щит. Кто-то из нападавших взвыл, потом с визгом повалилась чья-то лошадь. «Не нр-равится?» —
И вдруг из редеющего кольца копий навстречу мне вырвалось одно, и я понял, что мощный удар, который сейчас последует, я не смогу ни отразить, ни ослабить. Оставалось только увернуться, но позади был Перегрин, его спина, не защищенная даже кольчугой. «Все,» — подумал я и малодушно зажмурился, ожидая боли.
Целая вечность прошла, и, не дождавшись, я открыл глаза. Не было ни копья, ни воина, его метнувшего, ни лошади. На их месте быстро и беззвучно закручивалась какая-то темная воронка, и силуэты всадников вокруг зыбко дрожали и вытягивались, точно отражения в воде.
— Назад, все! — дико закричал Алек, заржали и заметались лошади, и мне показалось, что я снова теряю зрение — все вокруг подернулось сумрачной рябью, задрожало и исчезло. Погасли тусклые сумерки, оборвались звуки, и в оглушающей тишине земля медленно ушла из-под ног. Я намертво вцепился в рукоятку меча, сразу потеряв представление о том, где верх, где низ. Меня мягко перевернуло несколько раз, потом я снова очутился на ногах, и все возвратилось: дождь, ветер, темная стена деревьев слева, мое собственное тяжелое дыхание и бешеные удары сердца.
— Мордашка! — позвал я, настороженно поводя мечом.
Вокруг было пусто.
— Все, — выдохнул Перегрин, бросая щит. — Все.
— Неужто удрали?
— Нет. Не удрали. Не успели.
Он снова был прежним, и голос у него был прежним, но назвать его Перегрином или малышом я не решился.
— Ты не ранен, друг? — спросил я.
— Нет, — он тихо опустился на траву. — Я только устал. Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас ни о чем, я потом все расскажу, после…
— А еще врал, что мечом не владеет, — проворчал я.
— Я не врал, — ответил Перегрин и повалился набок. Схватив его за плечи, я увидел широкие темные пятна у него на рукавах и на груди, и его запрокинутое лицо, залитое кровью.
— Черт, ты все-таки ранен!
— Нет-нет… — прошелестел он, не открывая глаз. — Это чужая кровь. Я тут, кажется, убил кого-то… Я устал…
Я сел, устроив его голову у себя на коленях. Перегрин надолго замолчал. Несколько раз я склонялся к нему, чтобы убедиться, дышит ли он. И вдруг он заговорил, едва слышно, медленно, как умирающий.
— Замок дорожит вами. Он будет помогать вам всегда, где бы вы ни были… Всеми способами… Я не обманывал, я действительно не умею обращаться с оружием. Но я оказался рядом, когда вам угрожала опасность, и замок… заставил меня… защищать вас.
— Право, не стоило, — сказал я. — Я бы отлично справился в одиночку. Это была лучшая драка в моей жизни, клянусь.
— И вы никогда еще не чувствовали такой отваги и силы, — подхватил Перегрин и слабо улыбнулся. — Сила замка текла сквозь нас обоих. Вы приняли ее, почти не заметив, как свою собственную. Но для меня она оказалась слишком огромна… Был момент, когда я понял, что не выдержу больше. И тут все кончилось. Он пощадил меня.
Он снова закрыл глаза и, помолчав, промолвил:
— Отныне, князь, вы непобедимы.
Мы пировали вторые сутки. За длинным столом в большом сводчатом зале сидели все обитатели Даугтера: солдаты, слуги, конюхи, кухарки. Все уже вполне освоились за господским угощением. Стоял гомон, весело взвизгивали женщины, кто-то пел, кто-то колотил в такт по столу оловянными мисками, а несколько слабаков, вроде Барга Длинного, уже валялись под столом. Перед походом я решил основательно опустошить погреба Даугтера, в особенности же не пожалел я запасов вина.
Бессчетное число раз выпили мы за мастера Перегрина, моего названного брата, за наши будущие победы, за моих солдат, каждый из которых, сражаясь рядом со мной, будет равен сотне.
Перегрин, располагавшийся по правую руку от меня, молчал, потихоньку цедил вино и только рассеянно улыбался, когда народ, галдя, поднимал кубки в его честь. Задумчивость эта мне не нравилась. Я хлопнул Перегрина по плечу, пригнув его к столешнице, и сказал:
— Тебе не о чем беспокоиться, малыш. Запомни, все завоеванное мною, будет принадлежать также и тебе. Мы будем неразлучны, вслед за моим именем непременно будут произносить твое. Мы разделим пополам славу и богатство. У тебя не будет невыполнимых желаний, ты будешь указывать пальцем и говорить: хочу этот город, эту драгоценность, эту женщину, а я буду дарить, дарить, дарить…
— А если тебе покажется, что я требую слишком много? — спросил он, поднимая на меня глаза.
— Нет, — рассмеялся я. — Разве ты можешь потребовать слишком много, честнейший, благороднейший, деликатнейший Перегрин? И что значит «слишком»? Для тебя я не пожалею ничего, кроме короны империи. Чего ты хочешь сейчас, говори!
Он не раздумывал ни минуты:
— Сейчас я хотел бы хорошенько выспаться перед тем, как отправиться в путь.
— В какой еще путь? — не понял я. — Ты что, уйти хочешь, что ли? — Завтра утром, с твоего позволения. Я думал остаться в Даугтере, чтобы изучить его до конца. Но после истории с этими всадниками все вдруг стало так ясно… Оказывается, Даугтер совсем простой замок, я даже не ожидал.
— Значит, ты не желаешь быть при мне? — уточнил я.
— Видишь ли, Дан… — Он задумался.
Дальнейшая его речь была туманна и витиевата, но в основном ее смысл сводился к тому, что у нас с Перегрином разные дороги, хоть мы и братья теперь. Я вглядывался в его лицо, стараясь разгадать, хитрит он или действительно не понимает, от какой чести отказывается.
— Что ж… — медленно сказал я. — Желание моего брата — закон, даже если это очень глупое желание. Ты сможешь уйти, когда захочешь, Перегрин. Он расцвел, рассыпался в благодарностях и извинениях. Я уже не сомневался, что он хитрит, и наклонившись к его уху, вкрадчиво спросил: