Здрасте, приехали
Шрифт:
– Устраивает? На здоровье. Одно не пойму, почему ты такая напряженная? Нет в тебе радости, Машенька. Живешь, как будто мучаешься. Знаю, у тебя все хорошо. И на работе все в порядке. Ты стараешься, шеф тебя уважает, продвигает. Деток пока нет, но это временно. Будут детки, ты сразу повзрослеешь...
– Не надо...
– Извини... Девочка моя, пора бы уже выйти на свет Божий из своего заточения...
– Пора бы откинуться.
– Маруся с трудом сдерживала слезы, но делала вид, что ей весело.
– Эх, эх, эх, молодежь! А ей про Фому, она мне про Ерему... Твой муж перенял эстафету у родителей, я - у Таракановой.
– Владимир Иванович, а вы свою жену любите?
– спросила Маруся совсем не то, что рассчитывал услышать Панченко. Он ждал уточнений по поводу передачи эстафеты у Таракановой.
– Наверное, какое-то чувство к ней осталось. Не любовь, это точно. Хочу тебе признаться: женился я без любви. Так сложилось, в тонкости вдаваться не буду, ни к чему это. Если бы любил, не позволял себе вольностей... Некоторое время назад встретил женщину. Встретил и полюбил. И от жены уйти не смог, все-таки сорок лет вместе прожили, и с ней порвать сил не нашлось. Так и мучаемся все. Делаем вид, что нас это устраивает. Случилась бы любовь в молодости или хотя лет двадцать назад, без раздумья развелся. В старости на отчаянные поступки трудно решиться. Понимаешь, что счастье к тебе запоздало. Потому и радости особой не испытываешь. Глядя со своей колокольни, говорю тебе, дочка, надо все успеть вовремя.
– Не всегда всё зависит от нас. Вы - пример тому.
– Кто его знает.
– Владимир Иванович, вы врачиху нашу любите?
– Не веришь, что можно любить в мои годы? А вот люблю... Заболтали мы с тобой, пошли работать.
– Вот еще! О самом главном я не спросила. Владимир Иванович, вы не заметили ничего подозрительного во дворе дома, когда провожали Тараканову?
– Мы с ней в одном доме живем, в соседних подъездах, всех знаем от мала до велика. Дом-то заводской. Вечером всё было, как обычно. На детской площадке мамочки с детворой гуляли... Что еще? В нашем доме живет участник Отечественной войны, ему положено иметь гараж рядом с домом. Ворота были распахнуты, старик сидел на табурете, а его внук возился с "Жигулем", который дед получил от государства на шестидесятипятилетие Победы. Гараж был ярко освещен, свет падал наружу... В пятне света дворняга сидела и внимательно наблюдала за всем происходящим. Смешная такая собаченция, черного окраса, с лохматыми ушами.
– Мне бы про людей, - направила Маруся мужчину в нужное русло.
– Я почему про гараж заговорил, мне показалось, что кто-то притаился за распахнутой створкой гаражных ворот. То ли тень мелькнула, не могу сказать. Но человека я не видел. Но там точно кто-то стоял.
– Стоял и наблюдал за вашим прощанием. В котором часу это было?
– В восемь, в полдевятого. Где-то так.
– Ни фига себе вы погуляли. Мы разошлись около шести.
– Погуляли и не заметили, как время пробежало.
– Вы должны были увидеть, что полиции полно понаехало, и скорая, наверное. Неужели не слышали-не видели?
– Не видел и не слышал. Пришел домой, принял душ и сел перед телевизором. Жена растолкала и приказала идти в спальню. Я лег и уснул. Я всегда крепко сплю.
– А жена?
– Она тоже легла спать. Наша спальня выходит окнами на другую сторону, поэтому никакие шумы не долетели. Узнал о случившемся только утром. Соседки во дворе судачили. Я сначала прошел мимо, решил, что они кому-то кости по привычке перемывают, но они меня остановили... Рассказали... Вот как бывает...
– Не могу покривить душой и сказать, что мы с Ингой Генриховной жить друг без друга не могли, но мне искренне жаль, что всё так вышло.
– Конечно, жаль, человек все же. А то, что тебе от Инги доставалось больше других, это сущая правда. Ей нравилось тебя терроризировать. Ты пыталась дать отпор, но разве Ингу остановишь. Я ей сколько раз говорил, оставь девчонку в покое, чего ты к ней привязалась.
– А она?
– Не поверишь, говорит, она мне нравится. Хочу ее закалить. А то она слишком мягкая, пластилиновая... Потому и сказал об эстафете. Теперь я несу за тебя ответственность.
– Я ей нравилась?
– опешила Кузина.
– Никогда бы не поверила. Врала, наверное.
– Нет, правду говорила. Уж я-то знаю, когда она врала.
– Например.
– Например, вчера на гулянке, когда ляпнула про Дениса. Не спрашивай, ничего тебе не скажу, мы к этой теме не возвращались.
– Денис сказал, что Тараканова заметила его интерес ко мне и решила убить взаимную симпатию на корню. Сами знаете, что мне, кроме мужа, никто не нужен.
– Дениска парень хороший, но не твоего поля ягода. Пацан еще, ветер в голове гуляет.
– Вчера обо мне разговор заводили?
– Инга завела. Говорит, наша Маруся смеется, а глаза грустные. Того и гляди, расплачется. На чужие шутки реагирует невпопад, будто и не слышит. Когда все начинают смеяться, она отстает по времени. Что у нее происходит? Ты бы поговорил с ней, Володя.
– Может быть, до меня доходит, как до жирафа.
– Понятно, что тебе ничего не понятно.
– Владимир Иванович, больше вам нечего мне сказать о вчерашнем вечере?
– официальным тоном спросила Кузина.
– Всё сказал.
– Я тут с Денисом поговорила... Он поклялся, что не убивал... Я ему поверила. Я доверчивая лохушка?
– Не понимаю, как ты, вообще, могла на него подумать. Конечно, это сделал не он.
– А что ваши дворовые кумушки еще говорили?
– К утру новость об убийстве Инги обросла несуществующими подробностями. Теперь разберись, где правда, где вымысел.
– Волнова говорила, что княжну ударили по голове тяжелым предметом.
– Это Волнова так сказала?
– Сама я не слышала, мне Дуся Кабачкова доложила.
– А больше она тебе ничего не доложила?
– Больше ничего. Волнова только этими сведениями поделилась. А что?
– Кто-то наплел следователю, что с тобой у погибшей были постоянные стычки, ты ее на дух не переносила. Я сам догадался, слишком он тобой интересовался.
– И кто же это у нас стукачок? Неужели Нелли Павловна Волнова? А следователь Антошкин, в благодарность за откровение, поделился с ней тайной следствия. И что это значит? Что наша Нелличка замаралась в этом деле. Чтобы отвести от себя подозрение, наговорила обо мне разных гадостей.