Зелёная кобыла(Роман)

Эме Марсель

— Да, можно сказать, человек удостоился.

Почтальон пожал одним плечом, словно похвала показалась ему слишком скромной.

— Вот и я тоже думаю, еще как удостоился! Нужно его знать, как я его знал… Так вот, шел он, значит, с ярмарки, а я шел на ярмарку, уже даже и не помню зачем… Погодите, сейчас вспомню! Нет, не вспомню. Ну да и ладно, шел я, значит, одним словом, в Вальбюисон. И вот где-то напротив Виаров вижу: идет навстречу мне Одуэн, идет, как он имел обыкновение ходить, вроде бы не спеша, а на самом деле что ни полчаса, то лье как не бывало. Он меня даже не заметил. Он же, вы ведь помните, все время чего-то размышлял. Это был человек, который думал головой. «Назад возвращаетесь, Жюль», — говорю я ему. А он мне говорит: «Доброго тебе здоровья, Деода, представь себе, взял вот и забыл свой зонт».

У почтальона на лице появилась сердечно-почтительная улыбка, и он заключил:

— Зонт он свой забыл.

Оноре и Фердинан, примиренные, смотрели друг на друга через стол глазами полными нежности. Над столом раскрылся зонт. Это был он, его зеленый зонт. Хороший зонт, он всегда только один у него и был. Он был у них в семье, этот зонт, зонт согласия. Стоило им только подумать о слове «зонт», как во рту у них начинали течь слюнки доброй воли. Дорого они бы дали за то, чтобы иметь сейчас тот его зонт (а попытайся старик выбраться из могилы, так они, глядишь, загнали бы его туда обратно башмаком по голове). Они теперь были два брата, два сына того зонта. Оноре упрекал себя за то, что был немного резок с Фердинаном, а ветеринар подумал: «Что же, таким уж он уродился, мой брат. Таким я его и люблю».

Остальные Одуэны почувствовали, как зонт принес с собой в комнату замирение, хотя рассказ почтальона их несколько разочаровал, особенно детей, надеявшихся на более захватывающую развязку. Например, Гюстав подумал, что из конюшни Виаров мог бы выскочить разъяренный бык, а дедушка схватил бы его за хвост и, покрутив им над головой, словно пращой, забросил бы его аж в пруд Голубой Кошки. Хотя публика согласилась бы и на меньшее. Алексиса зонт явно не удовлетворил.

— А что потом, Деода?

Вопрос взволновал почтальона. Он догадывался, что рассказ его обманул ожидания присутствующих и почувствовал себя виноватым.

— А вот сказать вам, забыл ли он зонт у себя дома или на ярмарке, я бы не смог…

— Он забыл его дома, — сказал ветеринар. — Наверняка.

Деода отпил глоток вина и спросил у него, что он думает о трехмесячном цыпленке, который соглашается есть только в ногах у свиней, а после четырех часов пополудни начинает хромать. У него вывелся именно такой цыпленок.

— Бывает такой изъян у цыплят, — сказал ветеринар, — нужно опасаться таких цыплят из-за молодняка. Знал я одного цыпленка…

Беседа вдруг оживилась. Пошли истории про цыплят, имеющих тот или иной изъян.

Фредерик воспользовался этим, чтобы положить руку на ляжки своей кузине. Жюльетта смотрела на него блестящими, ласковыми глазами, теплая нежность вздымала ей грудь, а лицо Фредерика раскраснелось от радости. От гула голосов, позвякивания графинов и вилок, чавканья ртов, которые проталкивали в желудок говядину, от ропота сердечности, который поднимался вокруг стола, где вкусная пища не мешала разговорам, у них слегка кружилась голова. Они начали смеяться, и Фредерик прошептал:

— Сейчас, когда съедим утку, я пойду в ригу…

Она знаком дала ему понять, что пойдет следом.

Ветеринар ни о чем не подозревал, он был почти счастлив, слыша, как его жена и Аделаида обмениваются кулинарными рецептами.

— Хорошенько намазываете дно кастрюли, ставите на слабый огонь и каждые полчаса поливаете соком.

— Я обычно шпигую чесноком.

— Нет, чесноком как раз не нужно…

Аделаида прервала свою речь, чтобы поговорить о цыпленке:

— У него был клюв, который закрывался наподобие ножниц, он не мог клевать зерно…

— Вместо того чтобы шпиговать чесноком, вы кладете рубленые овощи.

Посреди этого гвалта Клотильда оставалась молчаливой, и лицо у нее было жесткое и озабоченное. Гюстав воспользовался тем, что родители не обращают на него внимания, схватил бутылку и наполнил свой стакан вровень с краями. Опорожнив его единым махом, он стал наполнять стакан снова, но в этот момент Люсьена сообщила ветеринару:

— Папа, он только что выпил большой стакан вина.

— Неправда! — закричал Гюстав. — Врунья! Грязная корова! Это неправда.

И он громко рассмеялся, потому что вино уже забродило у него в голове. Веселость Гюстава привлекла к нему внимание; губы его были перепачканы, а бутылка все еще оставалась у него в руках.

— Это глупо, — сказал ветеринар, — от такой дозы ребенку будет дурно.

Оноре взглянул на сына и забеспокоился: щеки мальчика налились кровью.

— Может, сейчас ему лучше пойти поблевать, — сказал он.

Слово это было неприятно Элен; Антуану, следившему за выражением лица матери, стало неловко, и он рассердился на своего дядю Оноре. Хотя сам дядя даже не подозревал, что в его словах прозвучала какая-то непристойность, и если бы ему дали это понять, он был бы расстроен.

— Худа от этого никакого не будет, — согласился Деода, — а лучшего средства для того, чтобы очистить желудок, просто не придумаешь.

Оноре вывел мальчика во двор и сунул ему в рот пальцы. Оттуда до ушей сидящих за столом донеслись сначала звуки икоты, а потом звуки спасительного извержения.

— Вот и все, — сказал Деода.

Он был рад, что все прошло наилучшим образом. «А то ведь не всегда даже и получается, — заметил он, — есть люди, которые тужатся-тужатся, а у них ну никак». Элен побледнела, а Фредерик, отказавшись от утки, подал знак Жюльетте, что идет в ригу. Найдя его там, она закрыла не торопясь за собой дверь и положила руку ему на плечо. Она была выше его ростом, и Фредерику, чтобы поцеловать ее в губы, пришлось вытянуть шею. Она оставалась неподвижной и как-то безучастно отнеслась к пылу юноши, отчего тот немного робел; рука его нерешительно приблизилась к ее груди, потом, ладонью коснувшись острого кончика, сжала ее. Жюльетта, казалось, даже и не заметила этого, Фредерику хотелось увести ее в глубину риги, но, чувствуя сопротивление, он не осмеливался слишком явно показывать свои намерения. Он старался двигаться почти незаметно, шаг за шагом. Ему удалось продвинуться на несколько метров, когда Жюльетта, обхватив его руками, прижала его к своему животу, к груди, к щеке. Ногами она обхватила одну из его коленок и, приложив губы к самому его уху, очень тихо сказала ему:

— Фредерик, я хотела бы, чтобы ты был Ноэлем Малоре. Я хотела бы, чтобы ты был Ноэлем.

Почувствовав себя униженным, Фредерик захотел высвободиться и откинул голову назад. Она прижалась к нему еще сильнее и внезапным движением вернула назад удалявшуюся от ее губ голову.

— Ноэль, ты был бы Ноэлем, а?

Из гордости он все еще отбивался, но объятие Жюльетты пьянило его, и когда он почувствовал ее губы на своих губах, сдался.

— Я Ноэль, — сказал он сердитым, но нетерпеливым голосом.