Зелёная кобыла(Роман)

Эме Марсель

Он вздохнул и тихо, с озлоблением добавил:

— Впрочем, нет, кое о чем все же думать приходится.

Метров сто они прошли в молчании. Фердинан наводил в своей совести порядок, щупал, спрятав руки за спину, пульс. Оноре шагал более тяжеловесно, и голова его была полна навевающих тоску мечтаний. Он думал о каком-то несостоявшемся приключении, даже не зная, когда именно оно не состоялось.

— Кстати, — сказал Оноре, — ты еще не слышал, что в среду приезжает Эрнест? У него будет пять дней отпуска. Это не много, но все

же…

— Надеюсь, Эрнест выберется хотя бы разок к нам в Сен-Маржлон.

— Ну нет! — возразил Оноре. — Пять дней и так пролетят незаметно.

XI

Башмаки у них были почти одинаковые — из толстой грубой кожи, с пузатыми голенищами, с подкованными до каблуков подметками. Но ступни почтальона были и подлиннее и пошире, чем у пехотинца. О чем Деода и сказал Эрнесту не без гордости:

— Гляди-ка, малыш, мне думается, что ступни у меня будут покрупнее твоих.

Они остановились посреди дороги и тщательно, правая нога к правой ноге, сравнили длину своей обуви.

— По меньшей мере размера на три разницы, — утвердительно сказал почтальон.

И они снова равномерным шагом двинулись вперед, к Клакбю. Пехотинец был слегка оскорблен результатом измерения. С коварным равнодушием он произнес:

— Так вот почему вы шагаете будто пеший жандарм.

Деода не понял тайного смысла сравнения и сначала почувствовал себя польщенным.

— Мне никогда об этом не говорили… Пеший жандарм, он ведь тоже много ходит.

— Ну ходить-то он, конечно, ходит. Но только манера ходить у него не очень-то радует глаз.

Эрнест заговорил о другом, уверенный в том, что заронил сомнение в душу почтальона. Деода едва слушал его, не отрывая взгляда от своих ног и ног пехотинца.

— А как, по-твоему, он ходит, пеший жандарм?

— Он шлепает оземь всей ступней. Это всем известно. В то время как я… смотрите-ка, вот как я шагаю…

Эрнест сделал несколько шагов вперед и бросил через плечо:

— Вот, я ставлю сначала носок, а потом каблук и затем отталкиваюсь носком, чтобы сделать следующий шаг. А жандарм ставит всю ступню разом. Надо же понимать. В полку чего только не насмотришься. Я видел нестроевых, у которых плоскостопие…

— Но у меня-то ведь, слава Богу, никакого плоскостопия нет!

— Я не про то. Просто я хочу сказать вам, что нога ноге рознь.

Они продолжали путь в молчании. Деода мучили сомнения. Может быть, он и в самом деле не умеет ходить. На какое-то мгновение он пожалел, что не был на военной службе. Унтер-офицеры, они толк в ногах знают (они столько их повидали), и его ногами они тоже занялись бы. Пехотинец смотрел вперед и видел, как в конце дороги из-за Красного Холма появляются верхушки самых высоких клакбюкских деревьев и колокольня.

Почтальон толкнул его локтем:

— Я как-то слышал, что в полку многие натирают себе ноги?

— Это уж точно, многие.

— А

вот я, я никогда не натирал. Я потею в меру, но не больше, а уж чтобы у меня болели ноги, так такого со мной, малыш, никогда не бывало. Так-то вот.

У первых домов Клакбю они повстречали Оноре, вышедшего навстречу сыну. Одуэн был взволнован. Он поцеловал своего мальчика, посмотрел ему в глаза и отступил назад, чтобы получше разглядеть его. Почтальон заметил:

— Он приехал в отпуск.

И трое мужчин снова двинулись в путь. Оноре шел не в ногу с ними, отчего те испытывали что-то похожее на неловкость. Помолчав немного, Эрнест сказал отцу:

— Вчера утром умерла жена генерала Мебля. А мы узнали об этом вчера вечером. Ей было пятьдесят три года.

— Совсем не старая, — сказал Оноре.

— Совсем не старая, — сказал Деода. — Ну ладно, я вас покидаю… У меня писем еще не на один дом.

Оставшись наедине с отцом, Эрнест стал расспрашивать его о семье. Оноре отвечал ему коротко, с какой-то нетерпеливостью, удивившей сына. На одной из развилок они заспорили, в какую сторону направиться. Эрнест хотел сделать крюк, чтобы заскочить к Винарам.

— Твоей Жермены сейчас все равно нет дома, — сказал Оноре. — Все Винары ушли на жатву.

— Я точно знаю, что она дома, я написал ей, что приеду.

— И часто ты пишешь ей? — спросил отец, обеспокоенно поглядывая на сына.

— Я ей пишу.

— А она отвечает?

— Да.

Оноре закусил удила. Мальчишка, со своими эполетами, он еще и пишет.

— Коль у тебя на девушку серьезные виды, то есть у меня право сказать и свое слово тоже, или как?

— Я как раз собирался с вами об этом поговорить.

— Ладно. Но ты успеешь увидеть свою Жермену и потом. А сначала поди поздоровайся с матерью. Хоть какие-то приличия соблюсти ведь надо.

На это Эрнесту трудно было что-либо возразить. И он нехотя последовал за отцом.

— Я писал вам, что вывихнул плечо?

— Писал, — ответил Оноре, смущенный оттого, что не заговорил об этом с самого начала. — А сейчас как?

— Сейчас все уже прошло, а вот в первые дни немного поболело.

Он подробно рассказал о том, как все произошло. Аджюдан, из-за которого Эрнест упал, добился для него этого пятидневного отпуска.

— Санитар-капрал передал мне, что полковой лекарь был против. Крестьяне, эти свиньи, они все одним миром мазаны, — сказал он. — Когда их отпускаешь домой, они надрываются в поле и возвращаются потом еще более больными.

— В общем-то он прав. Но ты не беспокойся: ты приехал сюда не затем, чтобы работать.

— Но вы же понимаете, что я не собираюсь теперь, когда у меня ничего не болит, смотреть со стороны, как вы жнете?

— Я не об этом, — сказал Одуэн добродушно. — Просто я имею в виду, чтобы ты попользовался своими пятью деньками. В твоем возрасте любят поразвлечься, и я не собираюсь тебе мешать.