Зелёная пиала
Шрифт:
Старый мастер терпеливо выслушал гончаров. Опустив голову, он долго перебирал свою белую бороду восковыми пальцами, а потом ответил:
— В моём ремесле нет никакой тайны. Так же, как вы, я смешиваю глину с песком и водой, так же, как вы, обжигаю в печи кувшины, а потом их охлаждаю. Но с детских лет я горячо полюбил своё ремесло и стараюсь достичь совершенства во всём, что бы я ни делал — простой ли горшок для крестьянина, или чашу для великого хана. Другой тайны у меня нет, а эта тайна доступна каждому. Я всё сказал и большего сказать не
Ни с чем ускакали гончары обратно в город, но они не поверили старику.
Некоторые из них даже бранили мастера за то, что он бережёт тайну для своих детей и внуков и не хочет открыть её своему гончарному сословию.
Так же подумал и Джафар — ученик Усмана и его праправнук. Он упал старому мастеру в ноги и со слезами сказал:
— Сжалься, о отец моего деда! Кроме меня и сестры моей Сурмахон, у тебя нет никого. С малых лет мы служили тебе и чтили тебя. Открой тайну своему ученику и праправнуку, и мы ещё больше будем беречь твою старость!
Но старый мастер не ответил Джафару ни слова. Он строго взглянул на юношу и молча ушёл в свою мастерскую, стоявшую в стороне от дома на берегу многоводного арыка.
С этого дня не стало мира в доме Усмана. С этого дня Джафар ходил по двору печальный как тень, а сестра его плакала, не осушая глаз. Даже бесхвостый ишак — подарок хана — и тот не хотел принимать пищи, а старик от зари до зари сидел один в своей мастерской за гончарным кругом и молчал, как камень. Ай, плохо, когда в семье нет мира!
Подошла пятница, и Джафар думал, что дед, как всегда, пошлёт его на базар продавать кувшины, но старик сам нагрузил на арбу посуду и поехал в город. Стыдно стало Джафару, что он так обидел деда, и горько от того, что дед ему не верит и не хочет поведать своей тайны. Он сел на траву у арыка и стал думать, как поправить дело. И вдруг услышал, что кто-то зовёт его тоненьким голоском:
— Джафар-джан, иди сюда! Скорее иди!
Сурмахон стояла в дверях мастерской и звала брата. Джафар испугался:
— Зачем ты вошла в мастерскую? Ты знаешь, что дед этого не любит!
Но девочка потащила брата к двери:
— Иди скорее! Он ничего не узнает, зато ты узнаешь о многом!
Джафар вошёл вслед за сестрой и увидел, что мастерская давно не убиралась. Пыль толстым слоем лежала даже на гончарном круге.
«Вот до чего я довёл старика!» — подумал юноша и чуть не заплакал. А проворная Сурмахон, как ящерица, скользнула в угол и, порывшись в кучах старой глины, вытащила оттуда большой свёрток.
— Возьми, — шепнула она брату, озираясь, как испуганный козлёнок: — Когда я приносила деду обед, он рассматривал эти черепки…
Дрожащими пальцами Джафар развязал мешок и — о, удивление! — перед ним были черепки ханской чаши! Черепки с чудесным узором, столетия назад нанесённым искусными мастерами сказочного Хорезма!
«Я всё сказал и большего сказать не могу! — вспомнил юноша слова старика. — С детских лет я полюбил своё ремесло и стараюсь достичь совершенства во всём, что бы я ни делал — простой
Свет истины прорезал тьму. Джафар понял, что столетний старик сам, своими дрожащими руками создал чашу не менее прекрасную, чем чудо Хорезма. Каковы же должны были быть искусство, терпение и прилежание старого мастера! Каких наград мог он требовать за свой беспримерный подвиг! Но он молчал. Только молчанием мог он спасти гончаров от казни и не навлечь на себя ханского гнева.
Опустив голову, Джафар вышел из мастерской. Теперь он знал, почему дед не выдал своей страшной тайны даже любимому ученику и внуку.
Поздно вечером заклубилась пыль на дороге. Джафар выбежал за калитку. Жалкий старик в заплатанном старом халате возвращался домой с базара на тряской арбе. Чалма на его голове выцвела от солнца, а старые глаза слезились. Но не дряхлого старика видел юноша: Усман-ага казался ему блистательным и могучим, всесильным богатырём — пехлеваном.
Он вышел навстречу деду и с почтением поцеловал его дрожащую руку. Глаза их встретились и сказали то, о чём молчали губы.
— Живи тысячу лет, мой ягнёнок, — прошептал старик. — Люби своё ремесло, и я обещаю, что ты достигнешь ещё большего совершенства, чем твой старый прапрадед..
И слова эти навсегда запечатлелись в сердце юноши.
Ай, Коканд! Каких мастеров нет в Коканде! Каких песен не поёт в Коканде народ! Какие истории рассказывают старики! Я рассказал вам одну из них, но есть и лучше. Приезжайте сами в Коканд послушать. Теперь туда поезд ходит!
Все засмеялись этой шутке и облегчённо вздохнули, точно отбросив этим вздохом грустные мысли, навеянные рассказом кокандца. Так радуется путник, увидев солнце на закате долгого дождливого дня. Рассмеялся и сам рассказчик. Он провёл сморщенной, чёрной от загара, рукой по своей седой, стоявшей торчком бородке, зажмурил глаза и, словно видя ещё вдали свой родной цветущий край, звонким голосом затянул:
Я в Коканде бывал,Я Коканд повидал.Кто сравнится с тобой,О Коканд золотой!Он пел всё громче и громче. Гости подхватили протяжный припев, и песня, подобно пару ароматного чая, поплыла по чайхане:
О Коканд золотой.Кто сравнится с тобой! —выводил кокандец на самых высоких, горловых вибрирующих нотах. Он пел, полузакрыв глаза от восторга, и пальцы его шевелились, словно перебирали струны дутара.