Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
Ещё дня два или три мотало Куропёлкина по просторам или, напротив, стеснениям мира параллельного. Ел ли он что-либо в те дни, пил ли, было неважно. Но, похоже, что ел и пил. Во всяком случае, флаконы с текилой являлись позже в видениях Куропёлкину. Даже вкус текилы при этом он чувствовал, и его тошнило. Какие-то существа, похожие на людей, вступали с Куропёлкиным в разговоры, они вытаскивали Куропёлкина из воды (покрышку из Набережных Челнов или Набережных Китов унесло вскоре из-под спавшего Куропёлкина, наш мореход успел лишь ухватить пластиковый пакет и удержал его себе в приданое), так вот, эти существа вытаскивали его на свои судёнушки — катера с сетями, моторные баржи, набитые мексиканцами, возжелавшими
Неприятие это однажды проявилось ощутимо. И вклеилось в память. Куропёлкин тихо, мало соображая, лежал, прижавшись к низкому борту, можно сказать, плоскодонного дощаника, из-за пропажи ветра ставшего галерой. Отработав гребцом вахту, Куропёлкин и улёгся почивать. Дремоту его нарушил здоровенный, голый по пояс мужик. Кубинец, возможно, то ли контрабандист, то ли проводник в Штаты обнадёживших себя латиносов (хотя опять же, какие могли быть тут Штаты и латиносы?).
Якобы кубинец спросил:
— Русский?
— Русский, — пробормотал Куропёлкин. — Рашен… Иес…
Якобы кубинец нагнулся к Куропёлкину, клешнями своими вцепился в тельняшку собеседника, притянул его к себе, зашипел:
— Песо! Давай! Давай! Гони!
— Какие песо? — всё ещё бормотал Куропёлкин, всё ещё не мог сообразить, где он и чего от него хотят.
— Песо! — теперь уже рычал якобы кубинец, такому с плетью в руках надзирать в Алабаме над рабами из Анголы, завезёнными негодяем Нэгоро. — Песо! Ты угощал песо доминикана! Ты курьер. Ты должен был привезти и нам! Давай! Гони!
— Нихт ферштейн! — только и мог произнести Куропёлкин.
А требователь песо уже начал черными своими лапищами обшаривать несговорчивого русского.
— Песо в сейфе у Верчунова… — принялся было оправдываться Куропёлкин, но тут в нём проснулся и восстал кандидат в мастера спорта международного класса по акробатике, нижний в Пирамидах, и агрессору был даден отпор.
115
Однако тут же возникли осложнения.
Пристававший к Куропёлкину завопил, моля о пощаде. Или призывая кого-то на помощь. К нему тут же приблизились человек семь, видно было, что в выгоде разговора заинтересованных. Сами же они в перекидке между собой слов произносили — «Верчунов», «Мафия», «Москва», опять же «Песо», и Куропёлкин успел подумать, что он, и впрямь, может, болтается не в Мексиканском заливе, а у берегов Колумбии, и неужели Верчунов был связан с колумбийскими наркобаронами?.. Больше он уже ни о чём не думал. Сопротивление Куропёлкина к удаче не привело. Его на этот раз обследовали всерьез, подносили к его телу какой-то суперчувствительный наноприбор, долго водили им по животу задержанного, прикладывали его и к заднице Куропёлкина. Отсутствие при Куропёлкине и в нём самом песо или хотя бы даже каких-то задрипанных долларов вызвало обиду и раздражение исследователей. Они взяли Куропёлкина за руки за ноги и выбросили за борт.
Набежавшей волны и теперь не возникло…
116
Общупанный и обнюханный злыднями пластиковый пакет остался у них трофеем.
И уплыл в никуда вместе со скрывшейся с глаз Куропёлкина усердной галерой.
Одиноким в и так грустной вселенной ощущал себя Куропёлкин. Да и нигде не имел он теперь прописки. Кем он стал по своему гражданскому статусу? Никем. Он в Москве не был бы допущен фейсконтролем даже и в хитровскую ночлежку. И уж тем более в ночной клуб «Прапорщики в грибных местах». А для муниципальных чиновников он уже был невидим и не имел тела. Взвыть хотелось Куропёлкину. Но кому было бы интересно вытьё бесполезного мужика? Кого бы оно растрогало? Никого. Да и издавать громкие и внятные звуки, находясь в позиции пловца на спине, было неудобно. Жалкий, с хрипами, стон бы случился. Жалкий и постыдный.
«А не утопиться ли? — опять подумал Куропёлкин. — Нырнуть и не всплыть. Замереть на дне вместе с субмариной „Волокушка“. И всё…»
Мысль об этом показалась Куропёлкину сладостной. И даже чушь с субмариной в неё легко уложилась, сделала её будто бы совсем убедительной и весомой. И неотложной.
Не раздумывая более, Куропёлкин начал погружение. Оттолкнуться для нырка вниз было, увы, не от чего, но Куропёлкин изловчился сделать под водой кувырок и резко направиться на дно. При этом он будто бы забыл о том, что он флотский, может продержаться под водой (без драйверского, естественно, снаряжения) минуты две с лишним, проныривал и по семьдесят метров, и поэтому, не исключено, что за эти минуты Океан, знакомый с его натурой, сможет заставить его образумиться, не пожелает его убивать и отправит обратно в жизнь на грешной Земле.
Что и случилось.
К тому же известно, что в проруби не тонет, без радости подумал Куропёлкин… Впрочем, как и в тёплой воде…
117
И снова его подобрали.
Подобрала яхта из тех, что в ветрах не нуждается.
Владелец её (предположение автора, потом и робкое предположение Куропёлкина) был миллионером не из первого ряда. Но имел, среди прочего, возможность содержать яхту и катать на ней дам и барышень, отвечавших уровню его культуры и эротических вкусов. Впрочем, об этом Куропёлкин не узнал. Да и на кой ему надо было знать всякие чепуховые подробности!
Получил же он представление о трёх сеньоритах, составивших нынче компанию предполагаемому хозяину яхты.
Помог подняться на борт по трапу Куропёлкину негр в бежевой фуражке с крабом, молодой, но с седыми висками. Три путешественницы за столиком под Луной и китайскими фонариками с интересами наблюдали за появлением на палубе нового пассажира. Смеялись. Куропёлкин к тому времени обогатился новым средством передвижения — гимнастическим конем без ножек, плавать на нём, правда, можно было лишь сидя на коне (бревне в коже) верхом, ну и держась за него, получалось отдыхать, иногда и часами. Никаких других приобретений в хождении Куропёлкина не случилось, и он был вынужден появиться перед прогуливавшимися красотками в мокрых тельняшке и трусах неудачливого мультизлодея. Куропёлкин застеснялся. Но одна из дам поманила его загорелой рукой в перстнях. То есть пригласила в застолье.
Куропёлкин был голоден и хотел пить. А перед гостьями владельца яхты имелась еда, пусть и одни деликатесы, и в благоудовольствие к ней — напитки. Куропёлкин готов был Тарзаном с прибрежных пальм или даже обезьяной с них же рвать куски белковых веществ и бутылку, неважно с чем, опрокинуть в пасть. Но сдержал себя. Ладони из приличия вытер о тельняшку. При этом он не мог не вспомнить, что в недалёком (или далёком?) прошлом он служил артистом, и попытался произвести некие, будто бы элегантно-джентльменские (или хотя бы уважительные по отношению к дамам) движения.
Опять рассмеялись.
Но смех, понял Куропёлкин, был доброжелательный.
— Сиддаун, плиз, — предложила рыжеволосая.
Впрочем, все три пассажирки были в разной степени рыжеволосые.
Две из них (одна — в зелёном бикини, другая — в чёрном с жёлтыми разводами), изучив прикосновениями нежных пальцев достоинства бицепсов Куропёлкина и мышц его живота, проявленных мокрой тельняшкой, воскликнули, будто дамы высшего света в Москве: «Вау!». И чуть ли не силой усадили Куропёлкина в плетёное кресло, стоявшее между ними.