Земля – лишь ферма
Шрифт:
Шакалова сопровождали двое. Судя по всему, телохранители. Один из них был лысым, но парикмахерская непричастна – природа постаралась, и просто огромным. При росте около двух метров он весил не менее полутора центнеров, напоминая телесами и заплывшими жиром раскосыми глазами японских борцов сумо. Второй примерно такой же комплекции, как я. Ростом под сто девяносто, с хорошо развитыми мышцами. Левая половина его лица покрыта множественными шрамами, но особенно выделялся один. Самый длинный и глубокий из них. Начинаясь от нижнего века, тот спускался по щеке на шею, скрываясь под воротником рубашки.
– Ой, простите! Простите нас, Алексей Вениаминович! Не понимаю, как такое могло случиться! Мы же ведь ждали вас… Да если бы я знал, что вы уже заходите, то… – Положа правую руку на грудь, а левой вяло жестикулируя, папаша говорил настолько подавленным голосом, что, казалось, еще немного, и он расплачется. – Это все дворецкий наш! Сплошное наказание! Хотя бы знак какой-нибудь подал, растяпа! – Он с презрением покосился на дворецкого и, отпустив тому оплеуху, завизжал: – Сгинь с глаз моих! Бездарь! Еще что-нибудь подобное выкинешь, выгоню к чертовой матери!
– Ох, как я тебя понимаю, Иннокентьевич! Хороших исполнителей сейчас днем с огнем не сыщешь. Одни балбесы вокруг! Мало своих дел, так еще и их воспитанием приходится заниматься. Ох и намаялся же я с ними. Ох намаялся. – Пожав папаше руку, Шакалов крепко обнял его и похлопал по спине.
– Еще раз приношу свои глубочайшие извинения, Алексей Вениаминович. И хочу представить вам свое самое ценное сокровище. Мою дочь Анжелу.
– Да, и впрямь сокровище. Дочурка у тебя, Иннокентьевич, просто красавица. Хороша, очень хороша! – заявил тот, окинув ее похотливым взглядом.
Меня чуть не вывернуло. Еле удержался, чтобы не вцепиться ему в глотку.
Шакалов поцеловал руку Анжелы и, дождавшись от нее улыбки, посмотрел на меня:
– А это кто?
– А это ее жених Никита Богданцев. Весьма перспективный молодой человек.
Я не стал протягивать руку и осыпать его подхалимскими приветствиями, хотя папашины глаза, чуть не вылезающие из орбит, и шевелящиеся губы приказывали мне это сделать. Такое поведение для Шакалова было настолько непривычным, что он даже растерялся. Но растерянность на лице отображалась недолго, сменившись недоумением, а затем возмущением и брезгливостью.
– Ну а где же твоя обворожительная женушка, Иннокентьевич? Фотки фотками, но хотелось бы и вживую ею полюбоваться. Признавайся, прячешь от меня?
– Что вы, Алексей Вениаминович, Екатерина Сергеевна сейчас на Неделе моды в Париже.
– Им там что, медом намазано? Моя, вон, тоже туда укатила, на Неделю эту. Прямо помешались на…
– Каково это? – смотря в глаза Шакалову, перебил я.
– Что каково? Я не совсем понял твой вопрос, сынок. Как там тебя… кажись, Никита, да?
– Ага, он самый. Я спрашиваю, каково это – на соотечественниках своих паразитировать? Крохи последние у них отбирать. Ведь в ваших руках и так все природные ресурсы, промышленность, средства массовой информации, образование, медицина и… А хотя зачем я перечисляю? Все в ваших руках! Все, что ни возьми!
– Сынок, ты, часом, не заболел?
В ходе беседы мы выстроились в кольцо. Шакалов напротив меня, Анжела справа, папаша слева. Если бы к нашему кругу присоединилась и охрана, то смело можно было бы браться за руки и водить хоровод. Но кому-кому, а Анжеле точно было не до хороводов. Сообразив, к чему я веду, она приподняла брови, поджала губы и помотала головой, умоляя меня остановиться.
Извини, Анжела, но нет. Никак. Даже ради тебя.
Чтобы сдержать дрожь в руках, я сжал их в кулаки до треска костей, но та проявила себя и в ногах. Пришлось напрячь и их.
– Вы превратили людей в рабов. Рабов системы, которую сами же, господа депутаты, и создали. И, казалось бы, не такая уж и мудреная она на самом деле, но пипл зачастую не просекает. Пипл хавает. И верит вашим лживым телеканалам.
– Конечно, а как иначе-то? Верил, верит и будет верить. И это просто замечательно!
– Еще бы! Пока мозги людей забиты всяким хламом, вы легко ими манипулируете, эксплуатируете их и обдираете до нитки!
– Ха-ха-ха!.. Молодец, посмешил старика. Я погляжу, ты парень смышленый. Хотя и дерзкий! Речи твои пламенные, безусловно, пришлись бы по душе люду рабоче-крестьянскому, но не более. Они их перед каждыми выборами слышат, и что? Что-то изменилось в их рабской жизни? – Он показал пальцами ноль. – А все потому, что они, как овцы, следуют за поводырем, которого к ним приставили. Ты понял?! Не они выбирают, а им выбирают. Овцы не могут выбирать своего поводыря – это нонсенс.
– Люди – не овцы!
– Овцы! Еще и какие! Думаешь, им нужна твоя правда?! Да хрена с два! Шоу им безмозглые нужны, сериалы, с кровью и развратом, наркота, бухло да телефоны последних моделей, ну и такие вот успокаивающие речи! Они не хотят думать! Они хотят, чтобы думали за них! Вот мы и думаем! Только кое в чем ты просчитался, сынок, – депутаты не всемогущи. Мы такие же рабы системы, как и все остальные, только с большими привилегиями. Но без системы, которую ты так ругаешь, в мире творился бы жуткий хаос и беспредел.
– А он и творится! Вы его творите!
– Да как ты смеешь, неблагодарный! Я же тебя из дерьма вытащил! Человеком сделал! Доченьку свою единственную доверил! А ты!.. – завопил папаша.
– А я и был человеком, только вам этого не понять. Не спорю, вы помогли мне поначалу, но на мне же потом и заработали в десятки раз больше. Так что теперь мы в расчете.
– Пошел вон из моего дома, щенок! Оборванец! Приютил его, обогрел, а он мне такое высказывает! Ну, ничего, ты меня еще попомнишь! – Его голова, державшаяся на тоненькой шее, дергалась в разные стороны с такой силой, что, казалось, отвалится в любую секунду, а губы лихорадочно тряслись, непроизвольно оплевывая все вокруг. – Я тебе кислород перекрою! Ни один журнал больше твою уродливую морду не примет! Ты ко мне еще на коленях приползешь, таракан трущобный!
Шакалов ехидно посмеивался. Он и предположить не мог, что вместо скучного застолья его ждет уморительный спектакль, на который ему не только времени потраченного жаль не будет, но и, возможно, кругленькой суммы денег.
– Не надо, папочка! Прошу тебя! – прослезилась Анжела.
– Прекрати! И ступай в свою комнату!
– А как же Никита? Я же люблю его.
– Можешь выметаться вместе с ним, но тогда ты мне больше не дочь!
– Папа, ты что?
– И можешь навсегда забыть о наследстве и красивой жизни! Так кто тебе роднее?! Я или этот?! – Папаша указал на меня пальцем. – Выбирай!