Земля в ярме
Шрифт:
— Да не кричи ты на него, еще заболеет! И то уж со вторника едва живой ходит. И удивляться нечему, дитя еще, а тут, не приведи господь… Господи Исусе, господи Исусе, так убить человека!
Стоковский торопливо приводил себя в порядок. За окном ночь уже белела.
— Вставай, Франек. Пойдем к старосте. Сташек, а ты беги на деревню. Пусть народ собирается.
— Да что ты затеял? Ох, Николай, Николай, смотри, как бы беды не вышло.
— Тихо! Ты бы лучше тоже побежала по избам, чтобы люди к старосте шли.
Дверь скрипнула. Звезды
Староста сам открыл им двери. Выслушал.
— Подожду полицию. С самого утра должна быть.
— Нечего ждать. Полиция полицией, а пусть и люди все узнают.
— Беспорядки получатся.
— Пусть получатся. Не всякий день графские люди человека камнями убивают.
Староста трясущимися руками застегивал пояс штанов. В голове у него мутилось, не хватало сил протестовать, когда Стоковский вышел во двор и ударил в висящий перед крыльцом металлический круг. Раздался звучный гул, как на пожар, и понесся далеко над спящей деревней. Стоковский ударил еще и еще раз. Заскрипели двери, зазвучали голоса. Полуодетые, с соломой в растрепанных волосах люди сходились к старостовой избе, толпились все гуще. Слышался приглушенный ропот. Весть, сообщенная Виктой и старой Стоковской, уже разнеслась по деревне. Все понимали, к чему идет.
Стоковский, держа за руку побелевшего от страха Франека, и староста стояли на крыльце, возвышаясь над толпой.
— Люди добрые, — начал Стоковский, и толпа тотчас затихла.
— Люди добрые, вы все знаете, как оно у нас было. Застрелили лесники Пашука из Гаев — и ничего им за это не было. Натравили собак на Котаиху, и она выкинула ребенка — ничего им за это не было. Подстрелили Зосю Границкую — ничего не было. Много на них человеческой крови и много слез — и ничего им за это не было.
— А кто моего в тюрьму упек? — крикнула из угла двора какая-то баба.
— А не они разве у Липов корову убили, хоть она еще и колоска из господской ржи не ущипнула…
— А кто женщин в лесу побил, так что они еле домой из Темных Ямок притащились?
Толпа заволновалась, раздались десятки голосов, кричали все разом. Стоковский переждал мгновение и поднял руку.
— Потише, народ, выслушайте до конца, что надо выслушать.
— Бабы, потише!
— Тихо!
— Вот теперь Мартына нашел вчера перед обедом в воде Стефана Зелинского. Я вас и спрашиваю — неужто Стефан утонул в пруду, где воды на метр, а самое большее на полтора?
— Нет! — крикнул кто-то.
— Я вас и спрашиваю. Бывает ли у утопленника разбитая голова, живот черный, пальцы на ногах зубами разорваны? Нет! Вода этого не сделает. А у Зелинского все это есть. Так вот я вас и спрашиваю, люди добрые, свояки, соседи, кто бросил в воду Стефана Зелинского, а перед тем ему голову разбил, кто его избил, замучил, убил насмерть?
Голос Стоковского повис высоко над толпой и замер в ожидании. Люди переглядывались. Что такое произошло, что
Стоковский потянул за руку сына.
— Слушай, Франек. Говори, что и как было, все говори. Вся деревня тебя слушает, весь народ. Боже тебя упаси, чтобы ты солгал или не досказал чего. Ничего не бойся, потому — мы все с тобой здесь, и я, и староста, и вся деревня.
— Во вторник шел я рыбу удить, на пруды, значит… — заикаясь, начал Франек.
Его слушали в молчании. Смотрели уже совсем проснувшимися глазами на маленькую фигурку мальчика. Какая-то баба охнула. Кто-то громко вздохнул.
— Ну, значит, так. Вот вам и свидетель, и все теперь как на ладони. Так вот я вас теперь, люди, и спрашиваю, что станем делать?
Поспешно вмешался староста.
— С самого утра явится полиция из Ржепек.
В толпе закипело.
— Не станем мы ждать полицию! Вчера с полудня знали, достаточно было времени, чтобы приехать. К сторожке!
Загремели голоса. Вся толпа повалила со двора на дорогу, так что только плетень хрустнул и упал на дорогу.
— К сторожке!
Староста бежал за ними.
— Люди, что вы делаете? Беду нажить хотите?
Он цеплялся дрожащими руками то за одного, то за другого, пытался загородить дорогу, но его отстранили, отшвырнули, как ненужную помеху, и толпа повалила по росистой траве вниз, к лугам, к прудам, на ту сторону, где в зеленом лесочке притаилась невидимая еще в предрассветных сумерках сторожка.
— Вилы брать, ребята!
— Валек, сбегай за топором!
— Хоть дубинку какую, что ли!
— Зачем? Мы и голыми руками с ними справимся!
Валили сплоченной толпой. Бежали бабы, горохом сыпались ребятишки.
— Кончится их царство!
— На этом Стефеке и кончится!
— Играли, играли и доигрались!
— Где старый Зелинский? Сбегайте кто-нибудь за ним!
Мгновение спустя с ними шел уже и Зелинский. Он беспокойно посматривал вокруг сквозь свои большие синие очки.
— Уступите место, Зелинский первый!
— Так и следует, отец ведь!
Старик безвольно позволил вытолкнуть себя вперед и шел, видимо не слишком понимая, что происходит.
— А потом — в усадьбу!
Люди притихли на миг и снова зашумели.
— Правильно! Это помещичьи люди!
— Конечно, не свое стерегут!
— Граф им платит!
— За нашу кровь, за наших детей.
Кое-кто поглядывал в сторону, на тропинки, ведущие в Остшень. Не один из них с охотой кинулся бы прямо туда, минуя лесную сторожку. Толпа росла и гудела все грозней.
— Усадьба усадьбой, сперва надо с этими порядок навести!
— А, конечно!
— Граф дольше спит, его-то мы еще застанем! — пошутил кто-то, и мрачный смех прокатился по толпе.