Земля в ярме
Шрифт:
Светало. В сером еще воздухе взвился кверху жаворонок, повис в вышине на трепещущих крылышках и запел сладко, проникновенно, радостно. Верхушки леса уже золотились от утренней зари, алым румянцем покрывшей полнеба. Теперь среди зелени отчетливо выступили белые стены сторожки. Мокрый луг захлюпал под ногами.
От сторожки донесся собачий лай.
— А теперь молчать — и бегом!
Старика Зелинского, который еле дышал, подхватили под руки и тащили чуть не волоком. Молча, огромными прыжками неслись они между низкорослыми осинами-самосейками, промчались
— Бить в двери!
Загремели удары. Вдруг кто-то крикнул:
— В сарае! В сарае!
По другую сторону полянки, за домом, немного боком стоял сарай. Они еще успели увидеть торопливо закрывающиеся ворота.
— В сарай убежали!
— За ними!
— Ребята, да они другими дверями в лес сбегут.
Толпа мгновенно окружила сарай. Внутри скулили собаки.
— Выходите!
За дверьми было тихо.
— Выходите, не то выломаем ворота!
— Стрелять будем!
— А стреляйте, стреляйте! Не очень-то боимся!
— Зелинский, вперед!
На миг они все же поколебались. Как-никак там, за дощатой преградой ворот, были две заряженные двустволки. А то и три, если Грабарчук остался в сторожке ночевать.
— Вышибать ворота!
— Стойте, мужики! Зачем ворота ломать? Поджечь, только и всего!
Толпа радостно зашумела.
— Конечно, поджечь! У кого спички есть?
Нашлись и спички. Мгновенно нашлась и охапка соломы.
— Кладите под ворота. Там, за ними, в сарае сено лежит. Зелинский, поджигайте!
Старик беспомощно замахал руками.
— Люди, что вы делаете? Приедет полиция, под суд их отдадут…
— Нечего ждать! Поджигайте! Вы отец, ваше право!
— Да чего ты раздумываешь, Константин? — подстрекал старый Чапля. — Тебе надо начинать.
— Вы отец, вы только начните, а там уж мы наведем порядок, и тут и в Остшене!
— Чего вы боитесь. Не наплевать ли вам, хоть и двадцать лет получите?
— Ну да уж и двадцать лет!
— Да хоть и двадцать! Зато им будет конец.
— Вздохнут люди!
— По всему свету пойдет, какие мы порядки у себя наводим!
— Люди мои милые… Я… Что ж я… На то есть суд… Сгорят ведь… Люди ведь все-таки!
— Они-то небось не раздумывали, когда вашего Стефека камнями убили! Тоже человек был, не скотина!
— Да что со старикашкой разговаривать! Подкладывайте огонь! Все одно, кто.
— Тише! Что-то слыхать.
Все умолкли. В чистом воздухе солнечного утра откуда-то издалека доносился звук. Что-то гудело на дороге. На миг они позабыли о запершихся в сарае.
— Что это?
— Кажись, машина.
— Нет, не машина.
Но теперь уже было видно. По узкой песчаной дороге к лесу мчались два автомобиля.
— Полиция!
— Ну-ка, мужики, живей, пока они не доехали!
Толпа заколыхалась, но никто уже не торопился. На солнце поблескивали стволы винтовок.
Они расступились, пропуская машины. Во второй, рядом с комендантом участка, сидел староста.
— Глядите-ка! Это он дал знать!
— Испугался,
— Надо было подстеречь его!
— Кто там о нем думал?
— Расступись! Что за сборище?
— Лесники… — наперебой стали рассказывать люди из толпы.
— Мы уж сами с ними справимся, — сухо отрезал комендант, изучая глазами местность. — Гаевский! Подъезжайте с той стороны. Раняк, сюда! Приготовьте место для арестованных!
Крестьяне плотной толпой обступили машину.
— Что ж, так и дадим им уехать?
— Как господа, покатят?
— Значит, так мы их и выпустим?
— Мужики, как же это вышло? Коли их заберут отсюда, то господин граф уж будет знать, где за них словечко замолвить! И опять ничего не выйдет!
— Не дадим забирать!
— Пусть их только из сарая выведут!
— Полицейские уже пошли.
— Держаться вместе, ребята, сюда!
Ворота скрипнули. Толпа дрогнула, но из сарая никто не выходил. И вдруг взревел мотор, и из-за сарая внезапно вылетела на боковую дорогу в лес машина. Все увидели между синими мундирами полицейских зеленую форму лесников.
— Ребята, глядите, что делается!
— Другими дверями вывели!
— Догнать их!
Толпа динулась по молодым саженцам, по пням вырубленных деревьев, прямиком на лесную дорогу. Шофер другой машины воспользовался случаем и, запустив мотор, свернул на ухабистую дорогу пониже деревни. Клубы пыли туманом поднялись над песчаными колеями. Самые упрямые еще бежали, но всем уже ясно стало, что не догнать. Разгоряченные, злые, они медленно возвращались в деревню.
— И как же это получилось?
— А никак. Не вышло, и все. Теперь уж им никто ничего не сделает.
— Не надо было так долго с Зелинским торговаться, а самим подложить огонь.
— Он должен был, он отец!
— Шляхта, черт бы их подрал.
— Кабы крестьянского сына убили, — тогда хоть и двадцать лет, все на себя беру! А так — отец должен был начать.
Они медленно тащились к деревне. Позади всех, с низко опущенной головой — Зелинский. Он шел медленней всех, хотя идти ему было дальше всех. За село, в жалкий поселок из полутора десятка дворов, шляхетское захолустье. Тут они все сидели, Зелинские, Козерадские, Границкие, Стоковские, в избах, едва ли не более жалких, чем крестьянские, на таких же скудных наделах — и все шляхта! Была какая-то невидимая, едва заметная грань, которая отделяла их от деревни — от Лесяков, от Мартынов, Загайчуков, от всех тех, которые спокон веков были мужицкими детьми.
— Со шляхтой всегда так…
— Кабы так с нашим случилось, с мацьковским, ну!
— Боже милостивый, да тут бы к полудню ни сторожки, ни усадьбы уже не было бы!
— Ну, конечно!
Они шли, поглядывая на пруды, где еще торчал над останками убитого Салинский и сидела, сжавшись, словно узелок грязного тряпья, Зелинская.
— Еще вернутся.
— Еще бы, протокола не составили, ничего порядком не сделали.
— Да и покойнику не век же на траве лежать.
— Несет уж от него, страсть!