Земля в ярме
Шрифт:
Роеки возвращались с ярмарки довольно рано: плохая была в этот раз ярмарка и делать в местечке было нечего. Ройчиха нетерпеливо поторапливала мужа.
— Да подхлестни ты гнедую! Гляди, как она идет, будто три дня не жрала.
— А куда тебе торопиться? Рано еще, успеем.
— Владислав давно уже проехал.
— Еще бы! Совсем темно было, когда они в город поехали, задолго до нас!
— Да хлестни ты кнутом-то, хлестни!
— А ты что хочешь, чтобы лошаденка вскачь по песку бежала? Ты глянь, она и так вся в мыле!
— Ты-то никогда не торопишься.
— Зато ты сегодня что-то проворна, как никогда! В другой раз и не оттащишь от лотков, а нынче…
Она сердито полола плечами и концом коричневого платка стерла пот с лица.
— Ну и парит!
Лошадь тащилась нога за ногу по песчаной дороге. Ройчиха беспокойно вертелась на сиденье.
— Там за горкой дорога получше…
— Где там получше!.. Всюду один песок.
Плохо смазанные колеса скрипели. Роек сонно покачивался на сиденье, то и дело отгоняя оводов, которые облепили гнедую. Лошадь вздрагивала, и в укушенном месте стекала тоненькая струйка крови.
— Ишь как кусают.
— К дождю, что ли?
— Какой дождь? Ни тучки на небе!
Солнце медленно клонилось к западу, и уже повеяло вечерней прохладой, когда они добрались, наконец, до деревни. Ройчиха оживилась.
— Остановись на минутку у Зоськи. Ты поезжай помаленьку домой, а я сейчас прибегу.
Он рассердился.
— Погоняла, погоняла, а теперь охота по чужим избам бегать?
— Зоська наказывала у еврея про платок спросить, надо ей сказать.
— Да не сиди там долго, надо ужин варить.
— Только приедешь, и я буду, — уверяла она, слезая с телеги перед избой сестры.
Он хлестнул лошадь и уехал.
Зоська чистила в сенях картошку.
— С ярмарки?
— Да, уже.
— Купила что?
— Э, куда там! Такие цены запрашивают, страсть. Мерку ржи Адам взял да чуточку сала. Милая ты моя, зато что я в городе узнала!
Та опустила нож на колени.
— Ну?
— Об этой Анне! Я тебе такое расскажу…
Зоська слушала разинув рот. Вдруг она сорвалась с табуретки, так что картофельные очистки посыпались на пол и клюющий у ее ног цыпленок в страхе затрепыхал крыльями.
— Погоди-ка, погоди, я Юзефиху кликну.
Она вышла на порог и, опершись рукой о косяк, крикнула в соседний садок:
— Юзефиха, Юзефиха, подите-ка сюда на минутку! Я вам что-то скажу.
Увядшая низкорослая бабенка выпрямилась над грядками свеклы.
— Ну, что там? Иду!
Зоркие глаза Зоськи рассмотрели мелькающий на дороге голубой фартук.
— Галинская, Галинская, на одно словечко!
Заинтересованные, они вошли в сени. Ройчиха широко расселась на низкой скамеечке и, чтобы придать себе важности, неторопливо шмыгнула носом.
— Вы только послушайте! Сестра с ярмарки приехала, узнала там об этой Анне!
— О бродяжке-то?
— Ну да, о ней.
Ройчиха
— Пошла это я в лавку, за салом, значит, а Веселовская меня вдруг и спрашивает…
— Это которая Веселовская?
— Агнешка, та, что из Мацькова за каменщика в Липках замуж вышла, нешто не знаете?
— Да ведь есть и другая.
— Из Бжегов? Не-ет, это не та… Вот она меня и спрашивает: «Так эта Дурмайка, говорит, в Калинах у вас теперь живет?» — «Какая Дурмайка?» — спрашиваю.
— Да ведь Анна-то Дурмай по фамилии зовется.
— Милая моя, да разве я знала? И не слышала. А тут, слово за слово, и договорились, что это она. И теперь я уж все дочиста знаю!
Все головы тесным кружком наклонились к ней.
— Ну, и что, и что?
— Ну, она мне все дочиста рассказала, что и как. Эта Анна, она из Рапух, под Липками. У отца был морг или два земли, да все это брату досталось, а не ей.
— Ну, и что?
— Ну, ничего. Был там в Рапухах такой Михал Каня — ты, Зоська, может, знаешь, отец как-то раз у него свинью купил.
— Не помню.
— Купил, купил, мы еще тогда обе в девках были.
— Ну, и что?
— А ничего. У этого Кани была баба, а детей у них не было, так он бабу прогнал, а эту Анну и взял к себе.
— Господи Исусе!
— Верно говорю, мне это Веселовская рассказала. А уж она-то знает, потому что оттуда до Рапух ближе, чем от нас до Мацькова. А этот самый Каня свиней всегда в Липки возил.
— Ну, и что? И что же?
— Да ничего. Жила она с ним года два, а то и больше. А потом клал этот Каня свиней на телегу, надорвался и помер, месяца два тому уж будет. Ну, как помер, пришла его баба с братьями, да и прогнала эту Анну. Она уж с пузом была, а они ее прогнали да еще на дорогу тумаков надавали. Ну, она собралась, да и пошла.
— Боже милостивый!
— Ну, тут она к нам и пришла, и родила на дороге. Вот оно как!
Запыхавшаяся Ройчиха передохнула и торжествующе оглядела заслушавшихся женщин.
— Так ее, с пустыми руками, и выгнали?
— А как же еще? Что у нее там было что-нибудь свое, что ли? Ничего. По всей справедливости жене все полагалось.
— А этот Каня зажиточный был?
— Ну а как же? Свиньями торговал, да и земли у него уйма. И дом, Веселовская говорила, каменный.
— И все это теперь его бабе?
— Все дочиста! Детей-то ведь у них не было.
— Анна-то и так за эти два года небось сладко поела.
— А теперь вот так, на все четыре стороны…
— И правильно! Надо было ей еще всыпать получше! Это что же такое? К женатому пошла. Знала ведь небось, что у него баба есть!
— Люди, люди! Что делается-то! Так без стыда и совести с женатым и жила?
— Так и жила.
— И баба его так ей и позволила?
— А что ей было делать? Только когда помер, она назад на свое хозяйство воротилась…