Земля зеленая
Шрифт:
Мара понимала, что Осис думает о том же. Слишком часто и много он думает. Словно женщина, а не мужчина — нет ни мужества, ей стойкости!.. Расстроившись, она подхватила Янку и убежала в дом.
Сам того не замечая, Осис снова обхватил живот руками и согнулся. Потом шумно втянул воздух и вздохнул глубоко.
Свадьба бривиньской Лауры была настолько большим событием, что у дивайцев не нашлось времени обратить внимание на то, как Андр Осис, женившись, вошел в Вайнели. Правду говоря, в свадьбе Андра не было ничего такого, о чем стоило бы говорить.
Только и было, что, приехав домой от священника, пообедали и распили два полштофа водки; к заходу солнца гости уже разъехались по домам. Конечно, за столом Альма сидела рядом с Андром, но он все время поворачивался к ней боком, был необычно словоохотлив, слушал рассказы шорника и совсем не замечал, как
Всем другим все время давала понять, что они незваные гости, так на минутку присели, сейчас встанут и уйдут. Но Осиене заметила, что она все высматривает и примечает, завтра вся волость наполнится новыми сплетнями. Альма, та ничего не видела, чавкая ела, будто долго голодала и с утра хорошо поработала. Когда она принялась за третий кусок мяса, Осиене, покраснев, переставила миску на другой конец стола. Обе они с Калвициене непрестанно бегали на кухню; болтая и смеясь, поощряли гостей. «Гости дорогие! Это ведь не поминки, а свадьба!»
После первого полштофа Прейман начал длинный рассказ о том, как он в свое время судился с самим сунтужским Берзинем. Но успел только дважды разразиться «большим» и один раз «средним» смехом. Когда в третий раз собрался шлепнуть Андра по колену, тот встал и вышел.
Уже не первый раз он выходил посмотреть лошадей отца и Калвица. По правде говоря, там смотреть было нечего. Лошадей распрягли и напоили, для каждой положили на телегу по охапке сена — в тени под липами. Кони сердито били копытами, должно быть, и они думали, что на свете не было ничего глупее этой свадьбы. Конечно, куры Лекшей опять разрывали огород, только пыль клубилась. Внезапно рассердившись, Андр накинулся на них, совсем позабыв, что хозяева кур сидят за столом. Рука у него меткая, — желтая хохлатка, страшно кудахча, с подбитым крылом убралась в курятник. Лекшиене привстала, начала заглядывать в окно, вытянув шею.
Когда Лекши распрощались, женщины пошли осматривать вайнельское хозяйство. Да, многое надо перестроить: в хлеву, в клети и на огороде. Альма брела за ними, волоча за собой длинный хвост сползшей юбки, кусая ногти. Мужчины обошли поля. Прейман обо всем судил громко, во весь голос, будто у него на этот счет большие знания и опыт. «Под овес поло хорошо вспахано осенью, земля удобрена и разрыхлена, больше перепахивать не нужно, только посеять и три раза пройтись бороной. Холм под паровым полем непременно нужно поднять, там можно сеять рожь, даже без навоза. Вдоль болотного луга необходимо прорыть канаву, в этом году уже не удастся, — на будущий год, если выпадет сухое лето».
Так, беседуя, они оглядывались на Андра. Тот все время шел за ними и, должно быть, слушал, что говорят старшие. Но когда захотели узнать его мнение, он пробурчал в ответ что-то невнятное, не понять — да или нет.
Слышать-то Андр слышал, по мысли его были далеко. Совсем по-другому рисовалась ему его свадьба. Бривиньская принцесса должна была почувствовать, что не весь мир вертится вокруг нее, кое-кто и сам умеет устроить свое счастье. Но из разговоров матери и Калвициене стало ясно, что Лаура думает только о своей свадьбе, так же как и ее домашние, а может быть, и вся волость. Заметила ли она, что происходит сегодня в Вайнелях? Знает ли вообще кто-нибудь о том, что он женился, чтобы только показать, насколько равнодушен к таким принцессам, и что свою жизнь он строит по собственному желанию? Вряд ли знают. Вот и у переезда, когда ехали к священнику, Кугениек, как всегда, прокричал, чтобы не задерживались, — будто они ехали с ярмарки, а не венчаться!..
Иоргис Вевер сказал, — пусть теперь Андр распоряжается всем, как находит лучше. У него самого дома накопилось столько работы, вряд ли до сенокоса успеет закончить. Вообще он старался обставить все так, чтобы Андр с первого же дня почувствовал себя хозяином в Вайнелях и, в случае надобности, мог бы распорядиться и им самим. Но как мог Андр распоряжаться, если привык делать только то, что велели Мартынь Упит или Бривинь? Боронил и пахал, как умел; посеяв, снова пахал и боронил. Нет, не пробуждалось в нем сознание, что работает теперь на себя, — сам посеял, сам сожнет, вымолотит и отвезет в Клидзиню. «Хозяин Вайнелей» — это для Андра были пустые слова, даже подумать об этом как-то неудобно.
Сколько раз с бьющимся сердцем, завистливо и тоскливо, он смотрел на зеленую землю Бривиней, с робкой надеждой, что и у него будет когда-нибудь свой, хотя бы маленький клочок земли. Но теперь ведь был, — гладкое ровное поле простиралось до железной дорога, две дойных коровы; по воскресеньям он мог надеть сапоги, новую шляпу и пойти на станцию посмотреть на поезда. Но где желанная радость, которая должна мчаться широким потоком, как вешние воды в Вайнельском рву, вливающиеся в Диваю?
Была земля, была работа, не было только счастья. Всю весну прошагал он за плугом и за бороной, как ошалелый, как в тумане. Когда наступало время обедать, пускал лошадей пастись на траву и шел домой. Посреди двора нарочно задерживался подольше, чтобы кто-нибудь из Лекшей, всегда подглядывавших за забором, не подумал, что он спешит. Альма сидела за столом — как только отец ставил на стол миску, она сейчас же садилась и уходила последней. Перешагнув через порог, он еще в кухне слышал, как она хлебает, чавкая, словно теленок, сосущий пойло из ведра. Андр не мог, — рука не поднималась открыть двери, что-то отбрасывало его назад, в голове мелькала мысль — убежать куда-нибудь, спрятаться, хотя бы подождать, пока она не кончит и не уйдет. Даже за дверью видел, как она ест, — раскачивает головой, загребает ложкой в миске, подносит дрожащей рукой ложку ко рту, обливая стол, — и так без перерыва, долго-долго, пока последняя капля не вычерпана и последняя крупинка не выскоблена. Готовил Иоргис Вевер вкусно, лучше, чем некоторые хозяйки, — посуда чистая, ложки с красивыми узорами, выжженными на ручках. Но Андр не мог есть, пища застревала в горле, хоть миска для него ставилась подальше, на другом конце стола. Он мучился, ожидая, когда сможет встать и уйти. Наконец Иоргис заметил это и понял причину. Теперь, когда он приходил обедать, Альма уже не ела, лужа на столе подтерта. Альма сидела на кровати и смотрела. Но и так было не лучше. Большие водянистые пустые глаза глядели не мигая, провожая каждую ложку Андра, следили за каждым движением его губ. Он не мог проглотить, часто кашлял, иногда вставал и, вспотев, выходил из дома.
Со своим инструментом, поделочным материалом и верстаком, Иоргис Вевер перебрался на кухню, где было достаточно места, — комнату оставил зятю. Но Андр не жил в комнате. Соорудил себе в клети нары, там спал, там проводил и свободное время. С полки взял несколько книг и подшивки старых газет, но все валялось начатое и недочитанное. Вначале Иоргис частенько приходил к нему, садился на край постели и начинал ученые разговоры о земле, о людях, о жизни — разговоры эти когда-то казались Андру такими увлекательными. Но теперь он стал рассеянным, невнимательным и равнодушным. Чем мог помочь ему мир с различными явлениями, когда тут же у дома, на скамье, сидела Альма, расплывшаяся, тяжелая, будто мясная туша, обтянутая одеждой? Чаще всего она сидела с опущенными руками, поднималась с места только тогда, когда отец, окликнув, приказывал посмотреть, не вываливается ли полено из печки и не плывет ли через край каша, Ничего тяжелого она поднять не могла, даже ведро воды вытащить из колодца было ей не под силу. А когда ее оставляли в покое, грызла ногти, хотя там давно уже нечего было грызть. Понемногу кончились и эти праздные разговоры с тестем. Андр остался один-одинешенек в Вайнелях, со всевозрастающей душевной тяжестью, неясным сожалением и жгучей тоской о чем-то промелькнувшем и навеки потерянном. По воскресеньям он уходил к полотну железной дороги, садился на край насыпи за елочками и ждал поезда.
Сколько раз ни сидел здесь, все не мог привыкнуть. Когда сверху приближался поезд и земля начинала дрожать и звенело в ушах, вначале чуть заметно, потом все сильнее, — щекочущая дрожь пробегала от сердца по всему телу. Поезд шел из Кокнесе, — там Андр однажды видел чудесную долину реки Персе, а над ней развалины старинного замка, с древними пушками на откосе вала. Поезд шел издалека, от станции Плявиняс, из Дюнабурга, из Москвы — это были названия, за которыми чудились невиданные миры — таинственные, огромные, пугающие. Становилось страшновато, когда поезд, гремя, проходил мимо, обдавая паром и серным запахом дыма от сгоревшего угля, унося выглядывающих из окон людей. От станции отходил медленно и, миновав будку Кугениека и дивайский мост, исчезал за зеленой чащей кленов. Мчался в Ригу.