Земля
Шрифт:
— Бесполезно держать жемчуг зря.
Тогда она сказала медленно:
— Я думала, что когда-нибудь можно будет вставить их в серьги. — И боясь, что он будет над ней смеяться, она сказала снова: — Я берегла бы их для младшей дочери, когда она выйдет замуж.
И он ответил ей громко, ожесточась сердцем:
— Зачем ей носить жемчуг, когда она черна, как земля? Жемчуга идут только женщинам с белой кожей!
И помолчав минуту, он крикнул вдруг:
— Отдай их мне, они мне нужны!
Тогда она медленно сунула руку за пазуху, вытащила маленький узелок, отдала ему и смотрела, как он развязывает его. И жемчужины легли на его ладонь, сияя
Глава XX
Так могло бы продолжаться до тех пор, пока не было бы истрачено все серебро, если бы не вернулся неожиданно дядя Ван-Луна без всякого объяснения, где он был и что делал. Он встал в дверях, словно упал с облаков. Рваная одежда была, как всегда, незастегнута, а только запахнута на нем и кое-как завязана поясом, и лицо у него было такое же, как всегда, только покрылось морщинами и загрубело от солнца и ветра. Он широко ухмыльнулся им всем. Было раннее утро, и они сидели за столом и завтракали. Ван-Лун раскрыл рот от удивления, так как успел уже забыть, что дядя у него жив, и чувствовал себя так, точно мертвец пришел к нему в гости. Старик, его отец, моргал глазами, вглядывался и не мог узнать, кто это пришел, пока тот не заговорил:
— Ну, старший брат, и его сын, и сыновья сына, и моя невестка!
Тогда Ван-Лун встал, чувствуя в душе смятение, но сохраняя учтивость в выражении лица и голоса:
— А, мой дядя, а ты уже ел?
— Нет, — отвечал невозмутимо дядя, — но я поем с вами.
Не дожидаясь приглашения, он уселся, придвинул к себе чашку и палочки и наложил себе рису, и сушеной рыбы, и соленой моркови, и сухих бобов, которые стояли на столе. Он ел так, словно был очень голоден, и все молчали, пока он не выхлебал, громко чмокая, три чашки жидкой рисовой каши, с треском разгрызая рыбьи кости и сухие бобы. И когда он наелся, он сказал бесцеремонно, как будто бы это было его право:
— Теперь я лягу спать, потому что я не спал уже три ночи.
И когда Ван-Лун в изумлении, не зная, что ему делать, повел его к постели своего отца, дядя приподнял одеяла, пощупал крепкую материю и чистый новый ситец и осмотрел деревянную кровать и новый стол и большое деревянное кресло, купленное Ван-Луном для комнаты его отца, и сказал:
— Ну, я слышал, что ты разбогател, но не знал, что ты так богат, — и он бросился на постель и натянул до плеч одеяло, хотя стояло жаркое лето. И со всем он обращался так, как будто это была его собственность, а потом заснул без дальних слов.
Ван-Лун вернулся в среднюю комнату в великом замешательстве, потому что он очень хорошо понимал, что дядю уже не выгонишь снова, когда он знает, что Ван-Луну есть чем кормить его. И Ван-Лун думал об этом, и со страхом думал о жене дяди, потому что он предвидел, что они переберутся в его дом и никто не сможет им помешать.
Так и случилось, как он боялся. Его дядя валялся на постели до послеобеденного времени, а потом громко зевнул три раза и вышел из комнаты, пожимая плечами и одергивая на себе халат, и сказал Ван-Луну:
— А теперь я пойду за женой и за сыном. Нас всего три рта, и в таком большом доме, как твой, будет совсем незаметно, сколько мы съедим и сколько платья износим.
Ван-Лун мог только нахмуриться в ответ, потому что стыдно гнать из дом брата
— Перестань сердиться. Нужно это терпеть.
И когда Ван-Лун увидел, что дядя, и жена дяди, и его сын будут достаточно вежливы из-за пищи и крова, мысли его обратились с еще большей силой к девушке Лотос, и он пробормотал:
— Когда дом у человека полон бешеных собак, он должен искать покоя в другом месте.
И вся старая лихорадка и мука вспыхнули в нем, и он по-прежнему не чувствовал удовлетворения от своей любви. И чего не видели и О-Лан в своей простоте, и старик, плохо соображавший от старости, и Чин, потому что он был дружен с Ван-Луном, то жена дяди увидела сразу и закричала, лукаво прищурив глаза:
— Ван-Лун хочет сорвать цветок в чужом саду.
И когда О-Лан посмотрела на нее смиренно, не понимая, в чем дело, она засмеялась и сказала снова:
— Только тогда можно видеть семена, когда разрежешь дыню, не так ли? Ну, попросту говоря, твой муж сходит с ума по другой женщине.
Ван-Лун слышал, как жена дяди говорила это на дворе у него под окном в одно раннее утро, когда он лежал и дремал у себя в комнате, утомленный любовью. Он быстро очнулся и слушал дальше, пораженный проницательностью этой женщины. Низкий голос ворковал и лился, как масло, из ее жирного горла:
— Что же, я знаю мужчин. И если он начинает помадить волосы, покупает новое, платье и ни с того, ни с сего заводит бархатные туфли, значит, у него есть новая женщина. Это уже верно!
Тогда раздался прерывающийся голос О-Лан. Слов ее он расслышать не мог, но жена дяди сказала в ответ:
— Нечего и думать, бедная моя дурочка, что одной женщины довольно мужчине. А если это усталая, трудолюбивая женщина, которая истощила свое тело, работая на него, то он, разумеется, не может быть ею доволен. Он начнет искать где-нибудь удовлетворения своей прихоти. А ты никогда не могла нравиться мужчинам, и он держал тебя для работы, как держит быка. И нечего тебе досадовать, что на свои деньги он купит себе другую и приведет ее в дом, потому что все мужчины таковы, даже мой старый лентяй; только у него никогда в жизни не было серебра даже на еду.
Она продолжала свою речь, но Ван-Лун не стал слушать дальше, потому что эти слова указали ему путь, как удовлетворить свое ненасытное стремление к девушке, которую он любил; он купит ее и приведет в свой дом, и она станет его собственностью, и никто другой не будет обладать ею, и он будет есть и насытится, и будет пить и утолит свою жажду. И он сразу поднялся с постели, вышел и сделал потихоньку знак дядиной жене. И когда она вышла к нему за ворота, под финиковую пальму, где никто не мог слышать его слов, он сказал ей: