Земная твердь
Шрифт:
Вернувшись как-то на стан, Злыдень не обнаружил Бати. Заглянул в избушку — нет и мешка его в изголовьях. «Убег! — как молния, пронзила Выжигина страшная мысль. — Ушел. Мое золото унес».
Злыдень — лесной человек: он узнает, где за ночь ветер прошел, а уж человека подавно выследит. Километрах в десяти от Волчьих Выпасков он догнал беглеца. Хоронясь за деревьями, высмотрел, что несет он с собою. У того, кроме пустого мешка за плечами и топора в руках, ничего не было.
К избушке своей воротился успокоенным, но ненадолго. Уж на другой день опять мутило что-то Тереху. Места себе не находил. «Ой, беда случится, —
XV
После встречи с Володей Зина не могла уснуть до утра. Спрашивала сама у себя: «Неужели Володя, член нашего бюро, активист, мог назвать всю нашу жизнь звериной? Оскудение ума, говорил он. Он, наверное, решил бежать. Нет, Володя так не сделает. Почему он стал замкнут? Да ему просто не о чем говорить со мной. Не любит он меня. Не любит. И пусть. Его дело. Только бы не мучил, а взял и сказал прямо… Я его сама не люблю. Сама», — почти вслух шептала Зина.
А дня через два в столовой произошел случай, который окончательно выбил девушку из колеи.
Был вечер. К ужину собирались рабочие. На двух столах вдоль стен, ожесточенно щелкая костяшками о столешницу, резались в домино ребята. Вокруг них толпились досужие ротозеи, задорили, зудили игроков:
— Кривоклинов, давай!
— Ио-го-го, рыба. Крой.
— Ловко он его зарыбил.
Зина, подавая на раздаточное окно тарелки с супом, пристально следит, не появится ли Володя в столовой. Хоть бы одним глазом увидеть его, одним словечком переброситься. Но парня нет и нет. У пожарного сарая в обрезок рельса звякнули девять раз. «Если я не успею принести три тарелки, и он придет, — значит, любит по-прежнему», — загадывала Зина и нарочно затягивала счет. Налита уже седьмая тарелка, а девушка не соглашается с условием и загадывает заново.
Скорая и ловкая в работе Фаина Павловна не терпит медлительности в своих помощницах. В нужную пору она сама крутится волчком, должны крутиться и Миля с Зиной. А если к этому случись еще какая-нибудь неполадка — не подвертывайся под горячую руку Косовой — разнесет.
Фаина Павловна уже давно видит, что Зина от котла к окну несет тарелку медленно-медленно. Никак не привыкнет к быстроте. «Ну, никак, — негодует про себя женщина. — И у какой же матери росла она. Горе».
Стряпуха бралась подавать сама, и очередь у окна вмиг исчезала. Но в самую горячую минуту у входа, под потолком, где скрещивались и переплетались у распределительного щитка жилы многих электрических проводов, что-то лопнуло, сверкнуло, и кухня погрузилась во мрак.
Вся столовая враз загудела, засмеялась.
— Эх вы, эх мы, на мне новые пимы, — пропел чей-то веселый голос.
— Пожрать толком не дадут, — злобно сказал кто-то.
И Зина слышала, что это сказал Володя.
— А все из-за тебя, Зинаида, — с сердцем бросила Косова. — Ворочаешься, как телок на льду. Можно бы уже всех мужиков накормить. А теперь, видишь, что.
В примолкнувшей столовой спокойно и обнадеживающе прозвучал голос Петрухи Сторожева:
— Постой, ребята. Это пустяк какой-то. Я помогу нашим поварам.
Он
— Фаина Павловна, что там у вас?
— А бес его знает, чиркнуло что-то вон под матицей.
Сторожев мигом оказался на кухне, по бельевому шкафу залез к щитку, поковырялся там в капризном электрохозяйстве, сжег десяток спичек и вдруг весело крикнул:
— Огонь!
Кухня осветилась, ожила.
— Ай да Варнак, — сказал кто-то негромко и удивленно.
— Будь здоров, Петруха дело знает, — отозвался ему другой голос, тоже негромкий, но услышанный всеми. А Петруха, стоя на верху шкафа, улыбался. И был он для Зины в эту минуту красивее и лучше всех ребят.
Мигом подобревшая Фаина Павловна пальцем поманила к себе Зину и ласковым голосом попросила:
— Ты не сердись. Всем я вам добра хочу. Поняла ли?
— Поняла.
— Ну и ступай. Принеси дров. А я сама уж тут.
Следом за Зиной во двор вышел и Петруха.
— Зина, — тихо окликнул он.
Девушка остановилась.
— Зина, — совсем тихо повторил Петруха и приблизился к девушке, увидел ее глаза, доверчивые и влажные.
— Зина, — горячо заговорил он… — Наверное, Володька тебя расстроил. Может, тебе помочь надо? Скажи хоть слово.
Она молчала, тронутая не словами, а тоном этих слов, искренним и дружеским.
— Друг я тебе. Помни это.
Девушка подняла глаза, собираясь что-то ответить, но Петруха сам не знает, как это произошло — он наклонился и поцеловал ее в открытые губы.
Ни словом не обмолвилась Зина, ушла, и показалось парню, что ушла она еще грустнее.
XVI
Утром в делянку Петруха шел окольными тропами: боялся попутчиков с праздными разговорами. Хотелось быть одному и думать только о своем. Когда подошел к вагончику, Свяжин уже разматывал кабель, поглядывая на купы деревьев. По всему было видно, что лесом Илья Васильевич был доволен: сосна от самой грани делянки и вглубь, с гривы на гриву, шла кондовая и обещала хорошую валку.
Петруха взялся было помогать мотористу, но тот поглядел на него и серьезно сказал:
— А ведь ты не умывался сегодня.
— Да вы что, Илья Васильевич? Смеетесь?
— Рассмеешься. Черт-те что на лице-то у тебя.
— Что же, а?
— Написано, что ты миловался вчера с сударушкой. Ах, бесстыжий. И с такой рожей идешь на люди.
Петруха хотел отпереться, но где-то на эстакаде громкий голос, словно для всей лесосеки, дважды вторил:
— Эгей! Пошевеливай! Пошевеливай!
И рабочий день начался.
Уже давно приглядывается Сторожев к работе лесорубов всего волока и видит, что одни из них трудятся, не разгибая спины, а другие — налегке. Часто бывает и так: приналягут Свяжин и Сторожев, навалят деревьев — сучкорубам не передохнуть. Выключай пилу и загорай. Так и делали: садились на перекур. Свяжин, тот неторопливо устраивался на спиленной лесине, доставал из правого кармана штанов свой закатанный в трубку сатиновый кисет и деловито крутил, мусолил цигарку. Раскуривал он ее долго, пока бледный хилый огонек, пробежав по спичке, не добирался до задубевших пальцев лесоруба. Потом, поплевывая, с видимым удовольствием тянул самокрутку, раздувал на ней до яркого накала огонек и заводил от безделья какой-нибудь охотничий разговор.