Зеркало для героев
Шрифт:
Наутро на скорую руку позавтракали, и Дронго велел собираться. Сапсан нацепил на пояс бутыль с ядом, перекинул через плечо перевязь, подвесил на неё меч и лук с колчаном. В своём племени он был первым воином, вожаком стаи, и с оружием управлялся лучше любого сородича. В отличие от Зимородка, который воинскими умениями не блистал, зато был вынослив в полёте.
Взлетели, едва солнечные лучи вызолотили восточный горизонт. Дронго занял место в голове клина, медленно, натужно набрал высоту и устремился солнцу навстречу. Остров был в полутора часах лёта. Сапсан на мгновение позавидовал птицам, в честь которых в горных племенах
Море раскинулось внизу бескрайним серо-зелёным ковром со стелющейся по поверхности белой вязью. Водники наверняка заметили парламентёров, едва те прошли над береговой кромкой, и теперь наблюдали. Наблюдателей, однако, было не разглядеть на глубине. Интересно, думал Сапсан, сколько их сейчас, разрезая воду, скользит попутным курсом.
Острова достигли, когда солнце проползло уже половину пути от горизонта к зениту. На подлёте старый Дронго выбился из сил и стал терять высоту. Зимородок, лёгкий, тонкий в кости, извернулся в воздухе, поддержал старика за плечи. Сапсан, хотя сам порядком выдохся, зашёл снизу и подстраховал, так что на кряжистые, отвесно дыбящиеся из воды камни все трое опустились одновременно.
Мать Барракуда, сопровождаемая свитой из молодых акулыциц, неспешно ступала по дну вдоль коралловых заграждений. Мужчины-дозорные при виде процессии кланялись, Мать Барракуда отвечала лёгким кивком. Заграждения строились и укреплялись поколениями водников. Они опоясывали сушу и отделяли обитаемые прибрежные воды от населённых морскими чудовищами глубин.
Процессия миновала плантацию донных водорослей, обогнула рыбные вольеры и выбралась к крабовому питомнику как раз к началу утренней кормёжки. Мать Барракуда остановилась, благосклонно наблюдая за неторопливо расправляющимися с пищей боевыми крабами. Свита приблизилась, акулыцицы, оттолкнувшись от дна, всплыли, чтобы лучше видеть. Восемнадцатилетняя Сайда завороженно смотрела, как хватают запущенную в питомник кормовую рыбу тысячи и тысячи клешней. Боевые крабы были силой, главным оружием водников, грозным и непобедимым.
– Матушка!
Мать Барракуда оглянулась, властным жестом приказала остановиться спешащему к ней дозорному. Сайда вгляделась: молодой Спинорог, пытавшийся ухлёстывать за ней со времён прошлогодней Акульей охоты. Сайда пренебрежительно хмыкнула: у ухажёра не было никаких шансов. Если она кого и приблизит к себе, это будет гарпунщик, охотник на китов, а не дозорный, планктонщик или какой-нибудь бездельник из крабовой обслуги. Впрочем, зачать от гарпунщика, то есть от ровни себе, мечтает большинство водниц, только вот неробких и сильных мужчин рождается крайне мало.
– Говори, – велела Мать Барракуда дозорному.
– На восходе три человека-птицы взлетели с прибрежных скал, – дозорный развёл плавники в стороны и сложился в поклоне. – Летят, направляясь к Острову.
Мать Барракуда удивилась, но внешне осталась невозмутимой. В последний раз крылатых жителей гор она видела полвека назад, когда была ещё девчонкой-акульщицей, и Мать Мурена, тогдашняя предводительница, затеяла поход в пресные воды. Они тогда поднялись вверх по реке вдесятером и добрались
Мать Барракуда презрительно скривила губы: в те времена равнинники ещё были уверены, что властелины мира – они. Сорокалетней давности Береговая война с этой уверенностью покончила.
– Сайда, Макрель, – позвала Мать Барракуда. – Поплывёте со мной. Приготовьтесь: поднебесники уродливы, и от них смердит, как от каждого, кто живёт на суше. Эти трое, однако, явно летят к нам с умыслом. Мы выслушаем их, постарайтесь не выказывать отвращения.
Сайда невольно залюбовалась Матушкой. Подводным языком жестов та владела в совершенстве, с лёгкостью выражая любые мысли синхронными движениями рук и плавников. Сама Сайда по молодости предпочитала язык надводный, голосовой, хотя для разговора на нём и приходилось всплывать на поверхность.
Мать Барракуда оттолкнулась от дна и неторопливо поплыла по направлению к Острову. Отставая на предписанные ритуалом полтора корпуса, акулыцицы последовали за ней.
У окраины селения Ласка осадила коня. Её сотня пылила по просёлочным дорогам и петляла по лесным тропам вот уже пятые сутки. Всадники подустали, и коням не мешало бы день-другой попастись в лугах, но на отдых времени не было. Общий сбор воевода назначил на послезавтра, и сейчас к предгорьям стекались ополченческие отряды со всех равнинных земель.
В селение сотня въехала на закате. Здесь в избах остались лишь старики и дети, молодёжь ушла в ополчение поголовно, как всегда бывало во время войн.
Впрочем, о войне Ласка знала лишь со слов деда, да и тот не любил о ней вспоминать. Как и всякий старик, заставший времена, когда на равнины хлынули из прибрежных вод полчища клешнястых чудовищ, погоняемые умостившимися на панцирях бесстыдными уродинами, голыми, словно собирались на случку.
У коновязи Ласка спешилась. К ней, сгорбившись, семенил старик в латаной белёсой рубахе и холщовых штанах, по всему видать, староста.
– Приветствую тебя, сотница.
– Привет и тебе, старик, – Ласка бросила поводья подоспевшему десятнику и шагнула старосте навстречу. – Мы нуждаемся в ночлеге, еды не прошу, питаться будем тем, что осталось в торбах.
Еды в селении не было, как и в любом другом. С тех пор, как водники обложили равнины данью, люди жили впроголодь, наедаясь досыта от силы раз пять в году, по праздникам. Ничего, победа над горцами положит голоду конец.
– Дикобраз! Оцелот! – подозвала Ласка обоих полусотников. – Разведите людей по домам.
Она стремительно зашагала к ближайшей избе. Война будет кровопролитной, это понимали все. Поднебесников мало, на земле они неуклюжи, неповоротливы и едва ковыляют на своих коротких, слабых ногах. Их изнеженные малахольные женщины не воюют. Но мужчины тверды и отважны, а от пущенных с воздуха отравленных стрел не спасает даже кольчуга.
Так или иначе, война с поднебесниками неизбежна. И не только оттого, что заливные луга и чернозёмы предгорий жителям равнин необходимы. И даже не оттого, что пограничные селения стонут от разбойничьих ночных налётов, и люди из них бегут, и залежные поля не засеяны. А в основном потому, что перед новой войной против водников следует избавиться от врага в тылу, и это понимает любой ополченец.