Зеркало, или Снова Воланд
Шрифт:
— Ну и что ж за беда? — втягиваясь в дискуссию и не оборачиваясь, равнодушно ответил художник. — Какая разница — двенадцать или тринадцать? Лично мне… первое число нравится гораздо больше, а тринадцать, признаться, я терпеть не могу! И на высочайших там особ мне ровным счетом глубоко наплевать… С самой высокой колокольни. Не те времена… И вообще, не люблю, когда без разрешения мне заглядывают через плечо.
При этих высокомерных и развязных словах художника от недобрых предчувствий у Шумилова тоскливо заныло где-то внутри, а у кота на спине даже вздыбилась шерсть, а глаза совершенно округлились.
Глава же могущественного ведомства на удивление еще больше развеселился, и левый глаз его засверкал золотистым огнем.
— Браво! Прекрасно сказано:
На некоторое время снова воцарилась тишина, во время которой бородач, перестав работать, долго всматривался в создаваемое произведение, словно над чем-то напряженно размышлял, а затем повернулся к «Воландину» и, смерив его пронзительным взглядом, вновь отвернулся и произнес:
— Вероятно, вы относитесь к моим недоброжелателям, судя по вашей информированности и иронии насчет моих родителей… Все вынюхиваете, выискиваете, плетете пакостные интриги… А мне, собственно говоря, плевать… Да, я горжусь тем, что мой отец был простым путевым обходчиком и умер на работе, можно сказать, прямо на рельсах, а мать всю жизнь мыла полы и убиралась на «Красном Перекопе»… Но родители мои здесь ни при чем… Если вам самим или тому, кто вас сюда подослал, не нравится то, что делаю я, пожалуйста, не смотрите, но и мне не мешайте. Идите, любуйтесь слащавыми пейзажиками Фурыкова или безвкусными натюрмортами Смычковича… Время нас непременно рассудит, в этом уж не сомневайтесь.
А вам я отвечу почему… От этого здания пахнет историей, а не дешевыми духами или вяленой рыбой, и каждый в истории должен оставить свой след. А уж там сотрется он или нет, самой истории об этом и судить, — и живописец гордо тряхнул головой.
«Воландин» посмотрел на своих подопечных:
— Как говаривал один мой знакомый — древнеримский философ Сенека: vox populi — vox dei — глас народа — глас божий, — потом весело глянул на Валерия Ивановича и вновь обратился к бородачу:
— Смею вас заверить, великодушнейший Иван Паисьевич, что антагонистом вашего творчества не являюсь, по той простой причине, как бы прискорбно ни звучало, что мне оно не ин-те-ре-сно, — проговорил он по слогам. — Как не интересно и то, что делают ваши оппоненты, эти самые распрекрасные Фурыков и Смычкович и всякие им подобные. А уж тем более к их сторонникам принадлежать никак не могу потому, как в вашем городе нахожусь совсем недавно. Да и не к лицу это мне… — несколько посерьезнел он. — А насчет истории и следов в ней — эта мысль мне близка и понятна, но, должен заметить, что, к сожалению, совершенно не нова. И не каждый волен пачкать в ней да следы свои оставлять. А вам-то, уж поверьте мне, она почти ничем не грозит… — проговорил он задумчиво. — Хотя… через сегодняшнее событие маленький следочек, пожалуй, и запечатлеется. К тому же должен, талантливейший вы мой, заметить, что в словах и поступках ваших имеется бесспорное противоречие. И заключено оно в том, что, желая на словах наплевать на высочайших особ, на самом деле вы пачкаете красками холст именно потому, что как раз высочайшие особы в свое время здесь и пребывали, отчего главным образом и пахнет историей от стен и камней этих. А не потому, что по ним постукивал своим инструментом какой-нибудь там Иван или Тимофей…
Ну что ж, вот и я попробую что-нибудь на память о себе оставить, да так, чтобы в ближайшие лет сто… по крайней мере, стереть никак не смогли… Как бы того не пожелали! — и он громко и страшно рассмеялся, отчего его заносчивый собеседник как-то вздрогнул, зябко поежился и сник. А глава могущественного ведомства, сверкая левым глазом, все продолжал: — А вот мы с моими… так сказать, коллегами, дражайший, должен признаться, в отличие от вас почему-то предрасположены
— Изобразит! Клянусь моими шикарными усами, изобразит, — не утерпев, встрял в разговор Бегемот, разглаживая лапой торчащие в стороны усы. — Такие дремучесть и хамство ни перед чем не остановятся…
— Запрросто! — громко закричала Гарпия.
— Хамство — не должность, хамство — профессия, — авторитетно и веско отозвался «Воландин». И тут же, как бы между прочим, заметил: — Не нравится мне все это. Кто-то, по-моему, здесь лишний и портит своим присутствием всю атмосферу совсем неплохого вечера… А, как ты думаешь, Бегемот?
— Исключительно удачная мысль, шеф. Совершенно с вами согласен, — живо откликнулся кот. — Ко всем чертям собачьим… И что бы духу его здесь не было. — И тут же, вздыбив шерсть, рявкнул: — А ну, брысь!
В следующий же момент дерзновенный живописец, словно враз потеряв опору в ногах, начал отчаянно балансировать туловищем, но не удержался, а повалился, загребая руками, набок. Падая, он выставил руки с кисточками перед собой, но не успел долететь до земли, как его подхватил кто-то невидимый и сильный и резко подбросил вверх, отчего он закувыркался в воздухе и в мгновение ока скрылся из глаз.
От этой картины у Валерия Ивановича даже аж дух захватило, а кто-то, сидящий глубоко внутри него, обалдело воскликнул: «Вот это да!!!» Увидеть собственными глазами подобный «фокус» — это вам не в книге о нем прочитать!
— Ну вот, и атмосфера поприятнее стала, — как ни в чем не бывало, проговорил «Воландин». — Надеюсь, вы не очень шокированы этой для вас непривычной сценой, уважаемый? — обратился он к Шумилову и тут же добавил: — Но, согласитесь, ведь надо же как-то реагировать на неучтивость! А кстати, Аллигарио, продумай, пусть этот невежда, раз уж ему так не терпится, немного поплюется. И стоит ли на высокую колокольню взбираться, если можно неплохо и здесь, внизу…
Тут он подошел к недописанной картине и дунул на нее:
— Надо теперь и явное недоразумение исправить, пусть горожане хоть немного полюбуются…
— Это уж непременно… — возбужденно поддакнул котяра. — Совершенно согласен, принципами не поступаются.
Валерий Иванович вместе со всеми приблизился к полотну и с интересом взглянул на него.
Можно было без труда догадаться, что глава могущественного ведомства исправил допущенную несговорчивым художником оплошность, и на нарисованном здании теперь красовалась чертова дюжина окон, как наблюдалось и в оригинале. Но этого мало. На глазах изумленного Валерия Ивановича цвета красок, внезапно изменившись, налились чернотой, как будто сгустились сумерки, а несколько окон во втором этаже дома, словно натуральные, вдруг неожиданно и разом зажглись. Он непроизвольно оторвался от картины и увидел, что на втором этаже музея также загорелся свет. И тут только стало заметным, что вокруг как-то быстро стемнело, а вверху ожили головы фонарей.
Шумилов вопросительно повернулся к «Воландину».
— Не будем больше сегодня отступать от реальности, любезнейший, — хитро подмигнул тот. — Небольшие поправки — и копия вполне сравнима с оригиналом. Не так ли? Ей не хватает лишь рамки из приличного багета. Оправа должна подтверждать содержание, и тогда можно рассчитывать, что необходимый эффект будет достигнут.
Он тихонько ударил о землю тростью, и полотно украсилось отличной золоченой рамкой, которая с не меньшим успехом сама бы могла служить образцом высокого искусства.