Зга Профилактова
Шрифт:
ФЕДОР. Сонечка только одну цель преследовала - подробно рассказать о Профилактове. Она и рассказала, как могла.
ФИЛИПП. Это была у нее высокая цель. Она поднялась до настоящего вдохновения. В таком состоянии не воруют.
ВАДИМ. Что ты знаешь о том, чем вдохновляются воры? Я им покажу Профилактова! Помогите встать... Аж дурно стало. Я им сейчас устрою!
ФИЛИПП. Сиди уж... Успеется. Мы еще с тобой главное не обсудили, я только начал, так что в набат бить погоди.
ФЕДОР. Но в исключительности Профилактова всякое начало является одновременно и концом. Каким-то образом выходит, что не только в исключительности... она ведь лишь название явления... но и в компетенции. Компетенция обладает правами, и всякий может
ФИЛИПП. Как тебя зовут?
ФЕДОР. Меня зовут Федором.
ФИЛИПП. Хорошо, теперь я запомню. Скажи, Федор, что ты думаешь о Ниткине?
ФЕДОР. Он тоже неплохо, не без огонька рассказывал, но его цели так и остались неясны.
ВАДИМ. Зато намерения отлично прояснились.
ФЕДОР. Ниткин, он человек, который как бы себе на уме. К тому же есть еще другие Ниткины. А почему известный нам теперь Ниткин разговорился и долго излагал свою историю, спутывая ее с историями других людей, так же непонятно, как то, чего хотел его однофамилец от Сухоносова.
ФИЛИПП. Можно ли катать тележку между ангарами и остаться в неведении, что в тех ангарах делают?
ФЕДОР. Можно.
ФИЛИПП. Ага... А заблудиться в трех соснах?
ФЕДОР. Ты напрасно решил свести дело к шутке.
ФИЛИПП. Мне, конечно, понравилась Сонечка, и я начинаю страдать от мысли, что она, согласившись изобразить бой-бабу, мучительницу, посодействовала тем самым мужу в его преступлении и, соответственно, стала соучастницей. Время обижаться пришло?
ВАДИМ. Я быстро положу конец твоему страданию. Я, брат, помогу тебе справиться с ним. Я его причину задушу в корне, затопчу самый источник зла, я тем супругам такое развлечение устрою...
ФИЛИПП. А ты вообще молчи! Я с тобой еще не свел счеты.
ВАДИМ. Там, может, магазин мой грабят, пока я с тобой, дуралеем, тут вожусь.
Филипп схватился за голову:
– Молчи, молчи... Я задумал покончить с тобой, и я покончу. Прекращу твою сытость, твое самодовольство.
– Ты не о том, брат. Меня ограбили... Я без гроша в кармане. Как мы выберемся отсюда?
– Ты не выберешься. Житья через него нет, никакая вечность не светит, пока он есть, - объяснил уже Федору Филипп, указывая на брата, и глаза его, пока он говорил, сверкали злобой.
Федор хмыкнул:
– Можно подумать, у тебя, Вадим, в загашнике ничего не осталось...
– То в загашнике, а как отсюда выбраться, чем платить за билет?
– Но брат считает, что билет тебе не понадобится.
– Много, - сказал Филипп устало, - много всего, Вадим, приходилось мне слышать на наш с тобой счет, много лжи и клеветы, а порой и упреков. Толкуют, будто я цепляюсь за тебя, словно бедный родственник, выпрашиваю подачки, клянчу даже, а ты, измываясь, смеешься надо мной и плюешь мне в лицо. Или что я приворовываю у тебя, стоит тебе зазеваться. До чего все несправедливо! И эти грязные кривотолки, и то, что ты ведь и в самом деле ничего мне толком не даешь - ни денег, ни моральной поддержки и понятия о нравственности, ни уверенности в будущем. А тут еще дошло до разговоров, что у нас будто бы одна голова на двоих. Какое превратное мнение, какой неверный взгляд на истинное положение вещей, какая беспросветность! Но кто это утверждает? Свидетель! А когда дело доходит до преступления, свидетеля полагается убирать. Придется тебя убрать, Федор.
Федор, поднявшись на ноги, скрестил руки на груди.
– Это мы еще посмотрим, кто кого уберет, - презрительно усмехнулся он.
– Гляди, у него борода зашевелилась, заколосилась прямо, - Вадим ткнул пальцем в сторону Федора, - оно от страха это, пожалуй.
Филипп посмотрел.
– Тебя ведь Федором зовут?
– спросил он тупо.
– Я что-то запамятовал. Ты мне не друг, ты дружишь с этим негодяем, моим братом.
– Да он и завел нас к Ниткиным, у них сговор. Примеряешься к пиджаку, ублюдок?
– Для меня он лишь свидетель, которого нужно убрать.
Федор ударил себя в грудь кулаком:
– Шалишь! Ну ты и отпетый... а только зарвался! Меня, что ли, нельзя назвать человеком не от мира сего? Я ничем не хуже Профилактова, уж никак не слабее. Я вам покажу, где раки зимуют, вы у меня попляшете.
– Еще один сумасшедший, - пробормотал Вадим.
– Что ты прячешь за спиной, Филипп? Пистолет?
– У меня, Федор, нет пистолета.
– Как же ты собирался прикончить брата?
– Тут эквилибристика, я незаметно, пока шли сюда, подобрал кусок кирпича, чтобы ударить подлеца в висок.
– Ты задумал это еще в первый приезд?
– Тогда только мелькнуло что-то такое, какая-то, как говорится, скороспелая и быстротечная задумка, а сегодня усугубилось, созрело окончательно, словно спелый плод. Сил больше нет его выносить, этакую свинью... Сегодня уже не туманные перспективы, а венец всему.
– Ну так ударь!
– Пусть только попробует!
– взвизгнул Вадим.
– Ты же слышал, брат, - произнес Филипп проникновенно, - жизнь брызнула из камня и мощно разлетается, гибко распространяется во все стороны, так отчего же не попробовать?
– Он попробует, - заверил Федор, - а я посмотрю, как это бывает, когда брат на брата. Пробуй, Филипп! Если уж раздул огонь... Я потом погашу этот огонь, прекращу балаган. Может быть, закопаю вас в этих руинах. Но это как бы что-то личное, а во внешнем мире я зачеркну ваши фамилии, и никто ничего не узнает.
– У нас одна фамилия, - возразил Филипп.
– Какая разница? Никто и не вспомнит, что вы побывали в нашем городе.
– А к следователю Сверкалову пойдешь отчитываться? Как тот блаженный...
– Не шути с этим, Филипп, не зарапортуйся. Тучи и без того уже сгустились над твоей головой.
Филипп в самом деле держал камень за спиной, даже тискал и мял его, не то играя, не то думая как-то воплотить в действительность порожденный мятежным вдохновением Федора образ выжатой из каменной тушки и разлетающейся во все стороны жизни, и теперь, когда тот же Федор пустыми и дикими угрозами довел его до внезапного умоисступления, когда раздосадовал уже совершенно затертым и опошленным образом сгущающейся над головой тучи, он с ревом вынес из-за спины свой кстати заготовленный снаряд и, ругательно выкрикивая куцые междометия, запустил его в голову навязчивого аборигена. Безрассудный порыв, и никакой надежды на победу, ничего содержательного, обдуманного, проникнутого подлинным, а следовательно, объяснимым и многое оправдывающим чувством, всего лишь интуитивное движение вдруг отчаявшейся души, чистой воды отсебятина, глупейшая самодеятельность, - и какой неожиданный успех! Филиппу почудилось, будто в уплотнившемся воздухе, который он так учащенно вдыхал и выдыхал, заулыбалась сама судьба, и он, удобно расположившись внутри ее улыбки, отдыхает и блаженствует, как в раю. Оттого, что Федор не отмахнулся от камня, не взбеленился и не разбранил, не нанес удар в ответ на его безумную выходку, а схватился за голову, пошатнулся и упал, Филипп смеялся счастливым смехом человека, давно растерявшего все надежды и иллюзии, но вдруг заброшенного в какую-то сияющую бездну бесконечных триумфов и славы. И брат вторил ему. Вадиму тоже стало весело и хорошо, и он возбужденно потирал руки, забыв о постигших его кражах и пропажах. В пиджаке он хранил и документы, удостоверяющие его личность, и Вадим становился никем, но сейчас это не волновало его, он, похоже, твердо знал и помнил, что так, без денег и документов, без пиджака, - так оно лишь в поплюевском краю, в тесной щели, где снуют бесчисленные, не всегда-то и различимые Ниткины. А просторы мира еще никто не отменял, и на них он воскреснет. Для веселья же, для внезапной раскрепощенности ему хватало и щели, лишь бы видеть поверженного Федора.