Зга Профилактова
Шрифт:
Отступив от дивана и хватаясь за живот, смеялась Сонечка от души. Ниткин сказал:
– Неплохо разыграно, как по нотам, хотя детали обдумывали наспех, на скорую руку. И все же я считаю, что Сонечка поторопилась. Можно было еще. Не выдержала. Не выдержала роли до конца и вообще. Ну да ничего, в другой раз получится еще лучше. А вообще-то мы шутки любим и умеем, кстати, вносить разнообразие в свои проделки. Так что не всегда бывает оно, как в вашем случае. Тут нет накатанного пути, ведь нужно учиться у самой жизни, а кто лучше, чем она, умеет преподносить сюрпризы. Жизнь
– Это была шутка?
– поднял над диваном бледное и как будто плоское лицо Филипп.
– Они не понимают тебя, - Сонечка, перестав смеяться, указывала на сбившихся в кучу гостей.
– Подари каждому из них имя, чтоб стало как в раю.
– Разве это не миссия Адама?
– Евы тоже.
– Приведи их сначала в чувство, и побыстрее, а потом трактуй.
Ниткин ловко наполнил стаканы.
– Итак, это была шутка?
– осторожно, как будто и манерничая слегка, осведомился Вадим; водка приятно щекотала его внутренности, стремительно и благополучно восстанавливала силы.
Ниткин кивнул.
– Оденься поприличней, - велел он жене.
Сонечка накинула на свои дивные плечи халат.
– Стоило нам, - с горечью заговорил Федор, - заикнуться о благородстве, пофилософствовать об опеке над вдовами и сиротами и о завоевании бессмертия, - был такой разговор в кафе, - как само небо, кажется, решило посмеяться над нами. Видимо, это в природе вещей. А ведь мы только так, в общих чертах... И еще странно, что слух о нас почти мгновенно распространился.
– Вы и тут толковали что-то о вдовах и сиротах, - заметил Ниткин.
– Кафе - это почти далекое прошлое.
– Вы, человече, - отнеслась к Федору Сонечка, - придумали что-то роковое и грустное, тогда как все объясняется гораздо проще. Трактуй, Ниткин!
– Теперь твое время, твой выход, - возразил супруг.
– А сапог?
– спросил Филипп.
– Какой сапог?
– Ниткин вопросительно округлил глаза.
– Был красный сапог.
– Он и сейчас есть.
– Сонечка выставила вперед объятую красным ногу и надолго залюбовалась возникшим зрелищем.
– Сапог водружен был ужасающе, - не отставал Филипп.
– Ты водружала сапог?
– перевел Ниткин все еще округленные глаза на жену.
Она пожала плечами.
– Оставим пока в стороне свои личные переживания, - вступил Федор, - и забудем на минутку о неприятных мгновениях, пережитых нами, когда мы словно потерялись во времени и пространстве. Что?
– повернулся он к Филиппу.
– Тогда-то и возник сапог? Может быть. Но я о другом, о предшествовавшем, о том, что можно назвать предисловием, и мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что оно было невероятно длинным. Не так ли, Ниткин?
– Почему же невероятно?
– возразил тот.
– Бывает и не такое. Ничего невероятного в этом нет. Вон у Достоевского какие затяжные передряги и комментарии, а почему?
– Но если вспомнить, о чем вы повествовали, и что составляло главную идею, так сказать, содержания, и к чему оно в конечном счете свелось, то разве...
– Я прежде объясню, почему у Достоевского. Он цель такую ставил перед собой - издеваться над людьми. Это еще Михайловский смекнул.
– Выходит дело, верно я полагаю, что вы издевались над нами? Ваш рассказ заключал в себе пытку?
– Почему же обязательно пытку, не пытку, нет, - заторопился и как будто пришел в какое-то новое воодушевление Ниткин, - это было для общего беспокойства и чтобы вы не застаивались...
– Ваш рассказ заключал в себе издевательство, - настаивал Федор.
– Какой вы упрямый, и к тому же чего-то недопонимаете. Все, буквально все делалось для вашего продвижения, и, добавив тут слово "вперед", нельзя уже будет не сообразить, что речь фактически идет о путешествии... А что мое предисловие и последующее явление Сонечки, мол, чересчур выпукло, ярко... выпуклы, ярки, так будет правильнее сказать?.. ничего в этом удивительного я не нахожу и никто со стороны не увидит. Это было вроде как между Сциллой и Харибдой.
– Издевательство над смыслом...
– Опять неверно! Вы что же, видите тут какой то зазор? Как бы сначала было первое действие, а потом началось второе. Вы видите какую-то прореху между мной и Сонечкой? Или, наоборот, все представляется вам одинаковым, однородным, какой-то сплошной массой? А может, вы вообще воображаете, будто вышел перебор?
– Над смыслом и над нами, над тем, что теплилось в нас, как огонек в ночи, как сама жизнь, и было не чем иным, как жизнью наших душ, - твердо и веско закончил свою мысль Федор.
Ниткин развел руки в стороны, показывая, что больше ему сказать нечего и остается лишь удивляться тому, насколько он оказался не понят.
– Не совсем плодотворная постановка вопроса, - Вадим с сомнением покачал головой, - не следует так. Морду надо бить за такие шутки, как здесь. Но говорить, что предисловие уже заключало, делать акцент на этом "уже" - неправильно, ибо предполагает нечто последующее. Подразумевается вступление Сонечки и сопутствующие ему измывательства. А этих-то измывательств как раз и не было. Разве Сонечка измывалась? И если да, то так ли уж? Стало быть, "уже" обрывается ни на чем, повисает в воздухе. Его связь с нами ослабляется и теряется, а в силу этого и все то, чем мы тут занимались, включая необходимость выслушать пространные речи нашего доброго хозяина, обретает расплывчатые черты какой-то досадной неопределенности. Другое дело, что сам этот хозяин еще тот гусь. С какой стати ему вздумалось шутить над нами? Мы...
– Я, говоря вообще, не в накладе, - перебил Федор, - и против хозяина ничего не имею. Вздумал пошутить?.. Ну, пошутил и пошутил, что ж тут такого необычайного... Издевательство его предисловие в себе заключало, я на этом настаиваю, но с "уже" оно его заключало или просто так, само по себе, это меня нисколько не волнует. Я не взываю к справедливости, не требую компенсации, я прощаю. Что меня действительно занимает, так это вопрос, является ли то, о чем так долго рассказывал нам этот человек, правдой.