Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Но парню не удалось осуществить свои намерения. Только сейчас заметил Жак, что в последних рядах столпившихся людей стоит Огюст Адора. Пробивая себе рукой проход через толпу, Адора крикнул:
— Не стоит марать руки об этого мерзавца! Мы устроим ему наказание не столь жестокое, сколь позорное! Первым делом — долой платье, которое ему не пристало, его носят судейские, а они в основном честные люди! Но прежде спросим согласия у пострадавшего. Как ты, Тюрпен, согласен?
Тюрпен, малый лет тридцати, с широкой физиономией,
— Согласен! Я как все!
Предложение Адора понравилось. Десятки рук протянулись к сыщику. Когда же он, жалкий, дрожащий, остался в одном белье, Адора схватил со столика кафе картонное меню и на обороте его написал крупными буквами: «ДОНОСЧИК!»
Ему не пришлось объяснять, для чего нужна эта надпись.
Под громкий смех и улюлюканье толпы ее повесили доносчику на спину.
— Теперь прочь отсюда! — скомандовал Адора. — Да поскорей! Но берегись! Надписи не снимай, пока не дойдешь до дома!
И сыщику пришлось с позорным ярлыком на спине проследовать по аллеям Пале-Рояля и выйти на улицу. А кругом все смеялись и с презрением показывали на него пальцами.
Глава двадцать третья
ЭТО БЫЛ НЕ ЧЕЛОВЕК
Выйдя из Пале-Рояля, друзья распрощались с бондарем и направились вдоль Сены к Новому мосту.
Здесь еще не было парапетов, и легкий речной ветерок, не встречая на пути никаких преград, приятно овевал их разгоряченные лица.
Левый берег Парижа так отличался от правого, как будто находился в другом городе. Здесь видны были только верфи да убогие лачуги, в которых ютился бедный люд.
Речи, которых приятели наслушались в Пале-Рояле, были так увлекательны, что Жак, идя рядом с Шарлем, сосредоточенно молчал. Он повторял про себя слова ораторов, которые больше всего ему понравились.
А мысли Шарля уже вернулись к тому, что его больше всего волновало в последнее время. Ему не терпелось поделиться этим с Жаком. И он» обратился к нему без всякой связи с тем, о чем они только недавно говорили:
— Она меня не отвергает! Она согласна!
Не надо было объяснять Жаку, кто она. И без объяснений он знал, что речь идет о Виолетте.
— Она мне сказала так: «Все -говорят, что нас ждут большие перемены. Матушка даже опасается, как бы вовсе не пришлось закрыть торговлю. А я думаю, она не понимает главного — ведь с каждым днем, напротив, все больше народа заходит к нам в лавку. И когда, как не во время великих событий, выдвинуться простому человеку? Так что, Шарль, гляди в оба, не зевай… Прославишься, станешь независимым, и кто знает… Виолетта Пежо, пожалуй, станет более благосклонной».
Жак покачал головой.
— И ты считаешь это обещанием?
— А то как же! Виолетта — капризница, но и такие слова — для нее обещание. Она ведь на них во как скупа! Но не в словах дело. Она так на меня смотрела, так улыбалась… Нет, нет, Виолетта не передумает! —
— Ну что ж, за чем дело стало! Тебе остается только совершить какой-нибудь подвиг.
Но, не замечая насмешки, звучавшей в словах друга, Шарль простодушно сказал:
— Что считать подвигом? Я так понимаю подвиг: когда ты, не боясь, рискуешь жизнью или чем-нибудь очень дорогим для тебя, идешь напролом ради чего-то очень важного, во что ты искренне веришь.
Жаку понравилось, как рассуждает Шарль. Это было непохоже на то, о чем писали книги, но зато очень верно.
— Думаешь, с ними обеими так просто сладить — с Виолеттой и госпожой Франсуазой? — продолжал Шарль. — Вот вбила твоя тетка себе в голову, что должна при жизни устроить счастье дочерей. Жанетта, та слушается, а вот с Бабеттой ей будет нелегко.
При упоминании имени Бабетты Жак насторожился. Он не понимал, к чему клонит Шарль.
— Бабетта так легко не уступит, — продолжал Шарль.
— А в чем она должна уступить?
— Вот чудак! Живешь с ними бок о бок и не знаешь, что госпожа Франсуаза задумала выдать ее замуж за сына нотариуса Лефатиса.
— За господина Лефатиса? А он?
— Да он сам еще ничего не знает. Твоя тетушка ведь ни перед чем не останавливается. Ей пришло в голову, что теперь начнут издавать новые законы, вот тогда судейские, адвокаты, нотариусы пойдут в ход. А чем в таком случае Лефатис не жених? Она не глядит на то, что он не помышляет о Бабетте, и не сомневается, что его уговорит. Впрочем, может, и впрямь, если его надоумить, он не откажется. Только вот с Бабеттой ей будет потруднее…
— Откуда ты все это знаешь? — Жак побледнел.
— От Виолетты. Да ты не беспокойся! — поспешил Шарль заверить товарища. — Ведь это не Бабетта придумала, а госпожа Франсуаза. Я тебе для того и рассказал, Поговори с Бабеттой начистоту.
— Если бы только я мог!
— Ты? — Шарль оторопел. — Ну, если ты отступаешь перед девушкой, что же остается мне?
Жак ничего не ответил, и они продолжали идти молча. Потом Шарль сказал, как бы продолжая давно начатый разговор:
— Помнишь, ты рассказывал мне о Муции Сцеволе, как он участвовал в заговоре против этрусского царя Порсенны?
— Помню, конечно. Ну и что?
— Так вот, я запомнил слово в слово, как ты говорил: когда Муция схватили, он, чтобы доказать свою неустрашимость, в присутствии царя положил правую руку в огонь жертвенника, и она сгорела…
— И поэтому ему дали прозвище Сцевола, что означает по-латыни «Левша». Ну и что же дальше?
— Я этого не забыл и уже дважды пробовал…
— Что пробовал? — заинтересовался Жак.
— Жег руку…
Жак весело рассмеялся.
— Это здорово! Но я думаю, дружище, что ты зря подвергал себя мучениям. Подожди жечь руку, она может тебе еще очень пригодиться, и в самом недалеком времени…