Жаркая осень в Акадии
Шрифт:
– Спасибо, мсье Жером, – ответил я. – Спасибо за согласие на мой брак с сестрой жены вашей, спасибо за все добрые слова, сказанные вами обо мне. Обещаю, что я всегда буду любить Кристину, и сделаю все, чтобы она была счастлива. Что же касается моей поездки в Россию… Тут вы правы – добираться туда будет непросто. Но если в Европе начнется война, то путь в Россию скоро станет совсем опасным. Потому нам следует ехать туда в самое ближайшее время. Полковник Хасханов тоже считает, что медлить нельзя. Он и сам готов отправиться в путь, но пока ему нельзя оставить своих друзей-индейцев, а также тех, кто доверился ему и готов с оружием в руках защищать земли по праву считающиеся французскими. Так что ехать придется мне. Не знаю, стоит ли брать с собой Кристину, ведь ей в дороге будут угрожать опасности. Но пусть она сама решит, ехать со мной или нет. К тому же мы так пока и не решили, каким именно путем нам лучше добираться до Петербурга.
– Не будем заглядывать так далеко в будущее, – сказал мсье Габен. – Все в нашей жизни может измениться. Пока же оповестим всех наших друзей о помолвке и будем готовиться к свадьбе. А все наши дела, не относящиеся к этому благому делу, оставим на потом…
12 ноября 1755 года. Кобекид
Томас Робинсон, а ныне Джеймс Джефферсон, траппер
– Ну что, пойдём? – сказал мне тот самый лейтенант, который сидел у Монктона, когда я туда пришёл. – Мне поручено отвести тебя в казарму.
Одет он был в странную униформу – голубая, отороченная красным куртка, жёлтые штаны, кожаная шляпа, на одном лацкане куртки – бронзовый прямоугольничек, что означало «второй лейтенант» [104] . Увидев мой взгляд, он усмехнулся:
– У нас в Нью-Гемпшире решили одеть милицию, как клоунов. Наверное, кто-то на этом руки погрел, не без этого. Ничего, мы привыкли, тем более что куртка достаточно тёплая – для осени.
– А зимой? – поинтересовался я.
– А на зиму у каждого с собой своя шуба. Мы не англичане, мы знаем, что такое морозы. У вас в Мэриленде, небось, таких нет?
104
В английской армии и в колониях не было чина младшего лейтенанта. Был второй лейтенант (соответствует лейтенанту в советской и российской армии) и первый лейтенант (соответствует старшему лейтенанту). Такой порядок сохранился и в современной американской армии.
– В Вирджинии, – усмехнулся я, решив не скрывать место, откуда я родом – и так любой, кто бывал в наших местах, сможет отличить вирджинца от мэрилендца по выговору на раз, – бывает очень холодно, так, что реки замерзают. Особенно в горах… У нас в горах Нью-Гемпшира, наверное, похолоднее будет… Ладно, хватит о погоде, видишь ли, вот какое дело. Смотри, этот Кобекид – тьфу ты, теперь он форт Монктон – небольшой. Отсюда до гавани по центральной улице – хорошо если шестьсот-семьсот ярдов. А казарма – в бывшей тамошней гостинице, единственная там с таким большим крыльцом. На ней ещё вывеска осталась от лягушатников – что-то вроде «ле сайрин». И баба с голой грудью и с хвостом.
– La Sirene, наверное. Так будет по-французски «русалка».
– Ага, наверное. Ну, ты сам-то доберешься? А то навалил на меня наш полковничек дел… подполковник то есть.
– Доберусь. Спасибо вам.
Ну что ж… пока все шло как по маслу. Никто меня не спросил о Шедабукту либо о местах, в которых я якобы успел побывать. А моя неожиданная для самого себя просьба заночевать в Кобекиде оказалась весьма удачным ходом.
Резиденция Монктона была на севере этого акадского городка, превращённого англичанами в форт, недалеко от единственных ворот, укреплённых за столь короткое время по правилам военного искусства – с вынесенными звездообразными бастионами, с двумя батареями на укреплённых площадках, был даже ров с водой перед ними. Имелся и подъемный мост – прямо как в каком-нибудь средневековом замке, о которых я любил читать в детстве. По этому мосту через эти ворота я и вошёл в Кобекид.
Почему-то именно на северном конце города, подальше от порта, находились самые красивые дома, раскрашенные в разные цвета, а особняк, в котором теперь заседал Монктон, был самым большим. Дальше на юг дома становились проще, но всё ещё выглядели вполне неплохо. Многие из них, впрочем, снесли, а вместо них построили длинные мрачные бараки – судя по всему, это были солдатские казармы. Некоторые хозяйственные постройки уцелели – наверное, в них теперь находились склады – но большинство из них превратилось в кучу строительного мусора. А дальше на юг та же участь постигла и многие дома.
Стены возводились чуть дальше, чем ранее находился частокол, отдельные участки которого сохранились. Если недалеко от ворот были и башни, и галерея с бойницами поверх стены, а кое-где и орудийные порты, то уже метрах в ста от ворот стена стала глухой, без бойниц. Не особенно прочного вида узкая галерея бежала вдоль стены примерно в четырех футах – пардон, в метре двадцати сантиметрах – ниже её гребня. Не самое удачное решение, подумал я. Впрочем, южнее и галереи пока ещё не было, а потом я увидел, как десяток мужчин в лохмотьях, тяжело дыша, поднимает и закрепляет сколоченный ранее участок стены, а двое – один в бело-зелёной форме массачусетской милиции, один в такой же, как Мак-Мёртри – наблюдали за ними. Я ускорил шаг – помочь этим несчастным я ничем не мог, а смотреть на чужие мучения мне не хотелось.
Раздался крик, и я повернул голову. Два бревна, наверное, не столь хорошо прикрепленные, оторвались и придавили одного из несчастных. Бело-зеленый подошел, взглянул на него и сказал:
– Не жилец.
После чего ножом перерезал ему горло. Нью-гемпширец возмутился:
– Третий уже за два дня. Ты с ними поосторожнее, Даффи.
– А кто его лечить будет? Да и кормить дармоеда придётся, пока он в лазарете. Нет, лучше так.
«Русалка», пардон, «Сирена» оказалась красивым двухэтажным зданием – наверное, раньше здесь останавливались купцы побогаче. Снизу находился большой обеденный зал с деревянными резными панелями на стенах, а у входа за небольшим письменным столом из сосны, абсолютно не подходящим к интерьеру, сидел скучающего вида субъект в такой же бело-зелёной униформе с сержантской «елочкой» на рукаве.
– Чего надо? – не слишком приветливо спросил он. – Здесь только для офицеров колониальных войск.
Я без лишних слов протянул ему бумагу от Монктона. Тот прочитал её, чуть скривился, пошуровал у себя в конторке и выдал мне ключ:
– От восьмой комнаты. Пойдёшь по лестнице и налево. В шесть часов ужин, – и он указал на огромные напольные часы в углу, которые показывали около половины пятого.
– Так темно же будет!
– Про масляные лампы слыхал? У тебя в комнате тоже есть. Вот только смотри не устрой пожар, а то знаю я вас…
Я проигнорировал очередной выпад в свою сторону:
– А помыться здесь где-нибудь можно?
– Помыться?! А это тебе зачем?! Вон там бочка с водой, можешь себе плеснуть на руки, если уж очень надо. А нужник во внутреннем дворе.
Когда я поднимался наверх, я услышал, как он чуть слышно произнёс: «Проклятая деревенщина». Я не обиделся – в следующий раз мы если и увидимся, то по разные стороны баррикад.
Комната оказалась на одного – ага, будут офицеры ночевать с какой-то «деревенщиной»… Топчан с тоненьким матрасом, набитым соломой, – скорее всего, та кровать, что здесь стояла раньше, теперь у господ офицеров из метрополии – вон на дощатом полу следы от ножек. Ни шкафа, ни стола, ни стула, хотя и здесь следы на полу имелись – явно все отсюда забрали. Да, ещё разбитый умывальник на стене – господа колониальные офицеры его неплохо так оприходовали. Даже умыться особо нельзя, а уж помыться… Эх, как я привык к баням – их теперь в Порт-ля-Жуа несколько, и я хожу туда как можно чаще, когда я дома.