Жажда. Книга сестер
Шрифт:
Это требовало сумасшедшей отваги, потому что некоторые слова вызывали непредсказуемые магические эффекты. Когда Тристана впервые произнесла про себя название “стрекоза”, она задрожала от удовольствия, а когда продвинулась так далеко, что сумела завладеть словом “лейка”, то лишилась сил от наслаждения.
Ей было, наверно, года два, когда мать при ней сказала отцу:
– Странно, что малышка до сих пор не говорит.
– Это нормально, разве нет?
– Нет. Она уже должна говорить “мама” или “папа”.
Радость
От нее ожидали чего-то волшебного – такого мощнейшего действия, как речь! Она хотела удовлетворить их ожидания сразу и поняла, что произносить звуки голосом куда труднее, чем упиваться ими молча. Ценой неимоверных усилий ей наконец удалось выговорить:
– Мама-папа!
Флоран и Нора вытаращили глаза. Трех минут не прошло между их разговором и свершившимся чудом. Значит, девочка поняла. Более того, она сказала названные ими слова. Они даже забыли похвалить ее.
Вместо того чтобы воскликнуть: “Она говорит!” – или еще лучше: “Ты говоришь!” – они воскликнули:
– Она понимает!
И то, что Тристана прочла в их глазах, выдавало беспокойство. Как будто теперь им придется следить за своими излияниями в ее присутствии.
Флоран в конце концов сообразил, что раз такое дело, то больше не следует говорить о дочери в третьем лице.
– Как давно ты умеешь разговаривать, миленькая?
Тристана ничего не знала о мерах времени и не смогла ответить.
Норе пришел в голову другой вопрос:
– Что еще ты умеешь делать потихоньку от нас?
Девочка уловила в тоне матери такую тревогу, что, желая успокоить ее, придумала нечто простенькое:
– В моей комнате по ночам бывают люди.
Родители недоуменно посмотрели друг на друга.
Отец рассмеялся:
– Нет там никаких людей. Это тебе снятся сны. То, что происходит во сне, на самом деле не существует. Не бойся.
Мать улыбнулась. Порядок в мире был восстановлен. Взрослые владеют истиной и умеют успокаивать детей. Тут они рассыпались в похвалах:
– Ты очень хорошо говоришь! Молодец, Тристана!
Оба постарались забыть, что дочь ждала приглашения, чтобы обратиться к ним. За такой патологической вежливостью они должны были бы распознать ее комплекс – страх потревожить.
У Норы имелась сестра, совершенно на нее непохожая. Ее звали Бобетт. Никто уже не помнил, от какого имени это уменьшительное. У Бобетт в ее двадцать два года было четверо детей. Если вы спрашивали, от кого, она называла вас фашистом.
Бобетт обитала в социальном жилье. Все четверо детей спали в одной комнате, а она в гостиной. Уложив их, она усаживалась на диван у телевизора. Утром дети находили мать спящей перед включенным телевизором, а рядом несколько пустых пивных бутылок и полную пепельницу окурков.
На Рождество они всей семьей ездили к бабушке. Тристана обожала этот праздник: она любила бабушку и питала настоящую страсть к своей тетке. Бобетт, особенно к концу ужина, говорила невероятные вещи:
– Я куплю лошадь!
Или:
– Приглашаю вас всех в Марокко.
Ей не отвечали. Девочка читала в глазах родителей снисходительную неловкость, напоминавшую ту, что иногда вызывали ее собственные слова.
Тристана была ровесницей предпоследнему отпрыску Бобетт. В это было трудно поверить. Весь лексикон Джеки исчерпывался словом “угу”, которым он злоупотреблял. Старшие, Никки и Ален, задавали ему какой-нибудь вопрос и дико хохотали, слыша в ответ неизменное “угу”.
Когда Бобетт решила назвать Козеттой своего четвертого ребенка, Нора пыталась ее отговорить.
– Я люблю Гюго, – запротестовала сестра.
– Какую судьбу ты готовишь для девочки с таким именем?
– Должен же кто-то подметать у меня в доме[12].
Старшая сестра больше не настаивала. Бесполезно.
При этом тетя Бобетт до небес превозносила племянницу. Она не упускала случая воскликнуть:
– Тристана, ты просто умница! Ты станешь президентом Франции.
Бобетт выбрала ее в крестные матери для Козетты.
– Но она же всего на два года старше своей будущей крестницы, – возразила Нора.
– Неважно. Хочу, чтобы у моей дочери в крестных был президент Франции.
Тристана была очарована своей крестницей. Они являли собой любопытное зрелище: кроха, с важным видом держащая на руках новорожденного младенца.
Бабушка тоже восхищалась Тристаной, но выражала это более сдержанно:
– Ты будешь учиться.
– Учиться! Чепуха!
– Бобетт, как же иначе, если ты хочешь, чтобы она стала президентом.
– Она возьмет власть в свои руки, вот и все.
– Государственный переворот? – вмешался Флоран. – Да ты сама у нас фашистка!
Тристана считала, что тетя Бобетт необыкновенная и рядом с ней живешь настоящей жизнью.
По дороге домой в машине родители говорили о тете Бобетт не самые лестные вещи:
– Твоя сестрица неисправима.
– Маргиналка, сидит на пособии! И не стыдно! Иначе она постеснялась бы нести такой бред.
– Ей не просто не стыдно, она еще и гордится этим. Мать воспитывала вас по-разному?
– Бобетт на шесть лет младше меня, она вечно была малюткой, которой можно все. А потом в четырнадцать выглядела на восемнадцать.
– Лучше ранняя весна, чем никакой.
Тристана недоумевала: что не так c поведением тети? Сама она втайне мечтала быть ее дочерью.
Нора рассказывала:
– Представляешь, тетя Бобетт не готовит. Когда дети просят есть, она говорит им, что в холодильнике всего полно. Она кормит их из бутылочки до двух лет, а потом они выживают как умеют.