Жажду — дайте воды
Шрифт:
— Форт, который мы должны занять, очень силен. В нем установлено шестьдесят четыре тяжелых пулемета, — объясняет начальник штаба. — Каждый пулемет обслуживают три смены расчетов. Им придано десять артиллерийских батарей…
Все эти сведения точны: форт хорошо просматривается в бинокли и даже невооруженным глазом.
Утро. Началось генеральное сражение наших войск за Кенигсберг.
Моя рота вблизи одной из башен форта, который предстоит брать нашему полку. Ночью мы вырыли
Штурм начался в восемь тридцать утра. Грохочет само небо, скрытое от нас столбами взрывающейся земли. Все кругом горит, пылает. В секунду несколько сот мин, снарядов и бомб обрушивается на головы противника.
Сахнов то и дело утирает со лба пот.
— В штыковую атаку бы надо пойти, — говорит он. — Эдакий орех только штыком и пропорешь.
Его слова вызывают у солдат смех. Как бы не так, подойдешь к ней, к такой твердыне, со штыком…
Четыре дня и ночи мы бьем по Кенигсбергу. Стволы минометов перегреваются. Я периодически даю им «отдых», то одному, то другому. Эдак на полчаса. И солдаты по очереди спят понемногу прямо у минометов или в траншеях. У меня глаза воспаленные, веки набрякшие, еле на ногах держусь от усталости. Но тяжести в голове нет, и ко сну не клонит.
Наши фланговые части ворвались в город. Мне об этом сообщили по рации, и я тут же передал новость своим солдатам. Они приободрились. Их особенно воодушевляют беспрерывные атаки нашей авиации.
Полдень. Мне приказали приблизиться к крепости. Мы взвалили минометы на плечи и бегом проделали два километра. Земля у нас под ногами разворочена, взрыхлена, хоть сейчас бросай в нее семена пшеницы — даст всходы.
Моя рота уже в пределах города. Мы установили минометы под стеной внутренней линии обороны и бьем по крепостным башням, откуда пулеметы противника все еще преграждают путь нашей пехоте.
Бой смертельный. Деремся на улицах, в развалинах домов. И часто врукопашную. Пехота наша несет большие потери.
Улицы здесь узкие. Здания обрушиваются прямо нам на позиции. Тут и там трупы гитлеровцев, и все больше офицерье.
Вот рухнула башня. Оттуда кинулись вниз несколько солдат противника и разбились на грудах камней и кирпича.
Из ближних развалин вышли три немца. В руках у каждого по белому флажку.
— Сдаемся…
Они испуганны и растерянны. Через переводчика спрашиваю:
— Что же вы раньше думали? Конец ведь вам. Город зря погубили.
Один из немцев, старший по званию, сказал:
— А почему вы не сдавались под Москвой?
— Неудачное сопоставление. Москвы вам бы, как своих ушей не видать. И к тому же там никто из наших не сдавался в плен, как вы сейчас.
Немец перекосился.
—
Немец в ярости закинул подальше белый флажок и молча уткнулся лицом в ладони.
Кенигсберг погибает.
Ночь на шестое апреля. Штурмуем внутреннюю линию укрепления города. Небо и земля смешались?-Атакуем беспрерывно. Сахнов с Мушегом подорвали еще одну башню. Едва рассеялась пыль, стали группами выходить немцы. Сдаются. К нам и генерал даже попал.
Девятое апреля. Тишина.
Сахнов где-то добыл мне великолепной бумаги и самописку.
Из окон полуразрушенных зданий свисают белые флаги.
Кенигсберг капитулирует.
Мы под стенами цитадели. Тишина.
Солдаты мои варят в котелках еду.
Бронзовая голова кайзера Вильгельма раздвоена, ногу его лошади оторвало. У постамента тела двух убитых фашистов.
Узкие трамвайные вагоны лежат поваленные. Окна разрушенных зданий подобны глазницам слепого.
Ко мне подошли двое детишек, просят хлеб.
— Брот, брот…
Белобрысые мальчонки. Кроткие, испуганные. Сахнов отдал им весь наш паек: хлеб, сахар, масло.
— В войне больше всего жаль детей, — вздохнул Сахнов. И, помолчав, добавил: — Вы и про этих напишите, тоже ведь горе мыкают не по своей воле…
И женщины подошли к нам. Я вздрогнул — так одна из них показалась похожей на Шуру!.. Не забыл ли я, где могила Шуры? Нет, не забыл… Женщины попросили курева. Мы дали им.
— Ну и что скажут фрау?
Фрау молчат.
— По душе вам война?
Фрау молчат.
Под ухом у меня затрещал полевой телефон. Это командир полка.
— В городском саду засели эсэсовцы. Для ориентира — там неподалеку могила Канта. Ударь туда своими минометами.
Сахнов побежал поднимать роту. Бойцы побросали свои котелки как были, на огне, и ринулись к орудиям. Такой хороший день…
Весна. Где-то на дереве поет скворец. И я будто дома, у нас в сяду. Слушаю песнь нашего скворца. И слышу плач моей матери.
— Мамочка, милая потерпи еще немного. Как бы то ни было, я вернусь.
Итак, нам предстоит атаковать эсэсовцев.
Сахнов неспокоен. Его Галя должна была уже родить.
Рота моя выступает.
Идем в бой…
Встретил братьев Буткевичей. Они одеты по-походному. Через плечо скатки шинелей.
— Вот, уходим, — сказал Витя. — Прощайте!..
— Но куда?.. И почему?..
— В Суворовское училище. Это мы сами так захотели. Никто нас не принуждал. Да и война ведь уже кончается. Прощайте.