Жечь мосты и грабить корованы
Шрифт:
Из каюты навстречу нам выскочил бледный, как полотно, отец и пулей промчался по лестнице на верхнюю палубу. Его явно тошнило. Очевидно, увиденное зрелище было не для слабонервных. Правда, отец никогда слабонервным и не был. Что же такого ужасного он там увидел? Я в нерешительности остановилась перед дверью кондраковской каюты и засомневалась, идти мне туда или нет. В конце концов я же не медэксперт. Однако идущий позади меня Борька бесцеремонно подтолкнул меня в спину и заставил поторопиться. Мне ничего не оставалось делать, как переступить порог каюты
В каюте, помимо Димки, находился только капитан. Борькиного телохранителя Климова пока не наблюдалось и, что удивительно, не было здесь и Кондракова. И куда же это он подевался? Даже странно как-то.
Я крутила головой в разные стороны и старалась смотреть куда угодно, только не на кровать, на которой лежала Вероника. Я покойников вообще не люблю, а уж знакомых покойников и подавно. Тем более что в данном случае в роли покойника выступала молодая красивая женщина, а это уже вообще ни в какие ворота не лезло.
Короче, я никак не могла заставить себя взглянуть на тело и изо всех сил продолжала таращиться по сторонам.
Наконец я все же опустила глаза вниз.
Зрелище действительно было не для слабонервных.
Вероника лежала на кровати лицом вниз. Светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам и спине, были залиты кровью. Самой раны, слава богу, видно не было, но зато крови было столько, что не только подушка, но и простыня, свисающая до самого пола, была окрашена в красный цвет.
— О господи, — прошептала я и, зажав рукой рот, приготовилась упасть в обморок.
Однако от падения меня отвлек голос Димки:
— Мы накрыли ее простыней, — шепнул он мне на ухо. — Она лежала совсем голая.
— Голая? — обомлела я. — Какой ужас!
Хотя что, собственно, было ужасного в том, что женщина лежала на своей кровати голой? Она же в конце концов не по палубе в таком виде бегала.
Я снова взглянула на тело.
— А она точно мертвая? Ты пульс-то проверял?
— Проверял, конечно. — Димка оглянулся и поискал кого-то глазами. — А где, собственно, Кондраков? Куда это он подевался?
Действительно. Меня это тоже как-то интересовало. Куда это подевался Кондраков? Ведь если его убитая жена находится сейчас здесь, то и он по идее тоже должен находиться рядом и рыдать, и биться в конвульсиях от горя. А он что же? Пошел, что ли, проветриться?
И тут жуткая догадка пронзила мое сознание.
— Димыч, — много громче, чем положено говорить при покойниках, воскликнула я, — а не пошел ли он с горя топиться?!!
Мужчины, находившиеся в каюте, а именно Димка, красавчик капитан и Борис, после секундного замешательства, не сговариваясь, бросились к выходу и, едва не сбив меня с ног, помчались по лестнице на верхнюю палубу.
Я побежала следом за ними, а Лялька осталась внизу. Бегать по лестницам на высоченных каблуках ей было совершенно несподручно, и к тому же в коридоре появился наконец его светлость Климов. Охрана, черт побери! И где это его носило столько времени?
Короче, они вдвоем остались возле трупа, а мы все побежали на поиски Кондракова.
Я
Я взбежала по лестнице наверх и выбралась на открытую палубу. Однако здесь почему-то никого не было.
«Куда это все мужчины подевались? — удивилась я. — Палуба вроде не такая уж и большая, чтобы так уж по ней рассредоточиться, чтобы никого и видно не было».
Но тут с противоположного борта я услышала крики, а потом всплеск воды — видно, что-то упало за борт.
«Ну вот, — подумала я, — что я говорила? Точно топиться пошел». И я побежала на крики.
Но пробежала я совсем немного.
Я даже на добежала до кормы, а уж тем более не успела повернуть к другому борту, когда вдруг какая-то неведомая сила толкнула меня к поручням, а когда я ударилась и потеряла равновесие, подняла в воздух и выкинула за борт.
Я даже «мама» крикнуть не успела, как с головой ушла под воду. Ничего более кошмарного в моей жизни пока еще не случалось. Ночь, тьма, кругом вода, и я, на минуточку, под этой самой водой.
Ужас был такой нестерпимый, что, когда я через целую вечность вынырнула наконец на поверхность, я заорала так, что, кажется, перекрыла своим криком пароходный гудок «Пирамиды». А она как раз в этот самый момент почему-то тоже решила подать голос. Однако мой оказался громче. Ну по крайней мере мне так тогда показалось. А когда я, вопя и барахтаясь в воде, увидела, что «Пирамида» удаляется от меня все дальше и дальше, и мне ее скорее всего уже не догнать, я завопила еще громче.
Я вложила в свой предсмертный крик всю душу и весь остаток своих убывающих сил. Но тем не менее никто моего голоса не услышал, и яхта ходко удалялась за горизонт. А я с ужасом и тоской смотрела ей вслед.
Не зря я с самого начала говорила, что нельзя корабли называть такими именами, как «Пирамида». Не к добру это. Вот так и получилось.
Я приготовилась было уже умирать, когда — о чудо! — «Пирамида», кажется, затормозила. По крайней мере она перестала удаляться так стремительно, как прежде, и снова подала свой трубный голос — гуднула два раза.
Я тоже крикнула ей в ответ. Правда, уже не так громко, как прежде, — сил уже совсем не оставалось, но уж как смогла.
Я поплыла по направлению к яхте.
Сколько мне предстояло проплыть, я не знала и старалась об этом не думать. Сейчас надо было думать о чем-то героическом. И я стала думать о летчике Маресьеве. Ему ведь тогда куда хуже моего было. Он полз по снегу и зимой, а я вот плыву по воде и летом. Впрочем, с каждой минутой вода становилась все холоднее и холоднее.
«Если сейчас сведет ноги, — с ужасом подумала я, — мне кранты».