Железная Империя
Шрифт:
Эван успел; он всегда успевал, даже в самом начале своего обучения. Первый удар он отражал всегда. Его дар, его интуиция, его темная Сила-соблазнительница, обнимающая его плечи прозрачными белоснежными руками, стлавшая по ветру темную реку долгих волос, всегда точно подсказывала ему, куда и когда будет нанесен первый удар.
Алый луч, вынырнувший из-за спины юноши, с силой сшибся с зеленым, отбрасывая прочь от себя оружие джедая, и Эван, обернувшись вокруг себя, нанес ответный удар, вторым лучом, метя в ноги сенатору, туда, куда Джейкобс не успел
Но и Джейкобс успел — он хорошо знал того, с кем сейчас дрался.
Он сам его учил этому.
Он знал каждый поворот, каждый коварный выпад, каждый удар.
Он сам, капля по капле, вливал в разум, в тело эти движения, эти навыки, с самой первой формы боя, с Шии-чо, с самых простых ударов, с прямолинейных ответов на такие же прямые вопросы.
Да-да, нет-нет.
Он сам учил Эвана отвечать на изысканные, элегантные фразы формы Макаши, сочетая силу и красоту в движениях. Тогда сенатору казалось, что его сын заслуживает того, чтобы быть красивым.
Даже в бою он должен быть красивым и подчеркивать то имя, которое носит.
Тогда казалось, что уравновешенность, спокойствие и самоконтроль Эвана просто созданы для этой формы боя.
Тогда сенатор гордился сыном.
Соресу, Атару, Ниман, Шиен.
Все было опробовано, все было примерено на молодого, подающего надежды джедая. Вероятно, отец требовал от сына невозможного, каждый раз заставляя его постигать в совершенстве новые и новые техники, но он искренне верил, что тем самым дает Эвану самое лучшее.
Делая его самым лучшим.
Джейкобс готовил Эвана в личную охрану, в помощники магистру, и в этом желании создать, выучить лучшего в ордене бойца было больше тщеславия, наверное, чем в том, что нашептывала темноволосая Сила, затмевающая взгляд Эвану теперь. Сенатор хотел отдать лучшее, что было в нем, Ордену и посвятить себя служению ему, но лучшим, что у него было, оказался его сын.
Джейкобс учил Эвана служению Ордену и его идеалам, говорил о Свете и о всеобъемлющей Силе, но в своей гордыне он все же поддался соблазну, он тоже вкусил тщеславия, и Эван не простил сенатору этого.
Не простил, что превратился в орудие, в бессловесное продолжение руки отца, превратился в его дело, в исполнителя его воли, в воплощение его желаний и мечтаний.
Не простил неправды.
Не простил темного пятнышка на безупречной белизне.
Не простил и тени наслаждения властью над собой тому, кто говорил о самопожертвовании и благе других.
Уход Эвана из Ордена был всего лишь делом времени, и тогда в первый раз прозвучало это твердое и каменное "я принимаю решения", а между родными людьми разверзлась пропасть.
Не просто Эван принял решение, не просто ушел. Вместе с его отречением часть сенатора умерла, исчезла, оставив зияющую рану, черную пустоту. И этого ничем уже было не исправить; сенатор не смог дать Ордену то, что хотел, и самому становиться на место, освобожденное Эваном, было уже поздно.
И страшно.
Страшно потому, что не достичь, не дотянуться, не сравняться.
…Первая, самая яростная атака быстро угасла, и сшибшиеся в поединке ситх и джедай, вертясь волчками, разлетелись в разные стороны, словно Сила, заключенная в них, столкнувшись как железные блестящие шары, взорвалась и расшвыряла сражающихся в разные стороны.
Старик, переводя дух, тверже встал, расставив ноги, и, прочертив в воздухе пылающий зеленый крест, опустил клинок вниз, почти касаясь истоптанной травы.
Фрес, поигрывая длинной рукоятью, медленно, мягко обходил замершего джедая, внимательно оценивая его положение, его готовность. На его губах играла нехорошая ухмылка, и он не торопился нападать.
Сенатор знал руку сына и его манеру драться, но появилось кое-что еще, к чему он был не готов.
Сила.
Ее раньше не было в молодом джедае — не столько, сколько он вкладывал в удары сейчас. Старик рассчитывал покончить с поединком быстрее, выбить оружие из рук ситха, ранить его, обратить в бегство.
Напугать: ситхи подвержены страху.
Сбить спесь с возгордившегося мальчишки: ситхам свойственно бывать ослепленными тщеславием, и тогда их можно поймать и ранить, как это случилось, например, с Дартом Вейдером.
Но не на этот раз.
Но не с этим человеком.
Темная сторона, наполнявшая разум Эвана, подпитывающая силы Фреса, не затмевала его сознания и не лишала его контроля над ситуацией. Смеющийся, зубоскалящий, он видел все, и ни малейшая деталь не ускользала от внимательного взгляда его серых холодных глаз.
Вместе с ударами сайбера Фрес обрушивал на старика чудовищные по своей силе удары Силы, и каждый его выпад, каждый его удар был внезапен именно этим — придется ли телу сдерживать натиск молодого соперника, или же еще и сметающая все на своем пути лавина Силы обрушится на дрожащие от усталости и боли руки?
— Я знаю твой Ниман! — крикнул сенатор, переводя дух и наблюдая, как ситх неторопливо прохаживается мимо, ухмыляясь и размышляя, как бы еще удивить старика. — В этом весь ты — все, и вместе с этим ничего! Ты не способен удивить меня, не старайся! Ты стал сильнее, но остался все тем же!
Фрес хохотнул, озорно блеснув глазами, и закивал головой, соглашаясь. Несмотря на браваду джедая, ситх словно чувствовал, как у сенатора горят натруженные ладони, как ломит плечи, которым пришлось сегодня сдержать так много беспощадных ударов, и как тянут старые раны, спрятанные надежно под одеждой.
— Как это по-джедайски, — заметил Фрес, все так же неторопливо прогуливаясь возле замершего сенатора. Ситх словно нарочно давал сенатору передохнуть, перевести дух, еще больше подчеркивая свое превосходство. — Бросаться оскорблениями, выводя соперника из себя и обращая против него же самого его Силу, когда своей недостаточно. И совсем не по-джедайски признать, что слаб, — серые глаза фанатично разгорелись, в них промелькнул ледяной ад. — Я в последний раз предлагаю тебе уйти. Я слишком долго был добр к тебе.