Железная Империя

Фрес Константин

Фрес снес эти оскорбления молча, и даже ясная улыбка не покинула его губ.

— Я не раб, — произнес он твердо и ясно, когда поток сквернословия у его отца иссяк. — Я принимаю решения. Я свое решение принял; я служу Императору. Ничего личного. Впрочем, тебе еще тоже не поздно принять решение; формально, меня никто не посылал. Никто не знает, что я тут. Ты можешь собрать своих людей и уйти, я пропущу тебя. Но ты сойдешь с арены. Ты не будешь противиться воле Императора. Ты просто уйдешь. Исчезнешь. Навсегда.

— Что?! Что

ты сказал, щенок?!

Фрес усмехнулся, переведя взгляд на корзинку, которую нянька прижимала к груди.

— Новая игрушка? — со смешком произнес он, пытаясь заглянуть за белеющие в темноте пеленки. — Еще одно существо, которое можно вырастить, набив голову несуществующими, мертвыми идеалами?

— Не смей так говорить! Демократия — это не мертвые идеалы, это…

— И ты готов подвергнуть опасности жизнь этого существа, — перебив отца, спросил Фрес, чуть прищурившись, кивнув на корзинку, — ради того, что все равно скоро умрет?

Джейкобс мельком оглянулся на няньку, тихонько подвывающую от ужаса. По лицу его прошла судорога.

— Унеси Лору, — тихо велел он, и женщина чуть двинулась.

— Стоять! — Фрес резко выкинул вперед руку, и из сайбера с гудением вырвался алый луч, указывая в грудь перепуганной няньке.

Его ясные серые глаза стали колючими, улыбка злой и отталкивающей. Он вновь перевел взгляд на отца, с наслаждением всматриваясь в гнев, отчаяние и боль, играющие в его глазах, и тихо-тихо, но очень внятно произнес:

— Так что? Стоят все принципы демократии жизни одного маленького существа? Не проще ли уйти, отречься от идеалов, но сохранить жизнь дочери — она ведь тебе дочь, так? Возьми ее и уходи. И все будет хорошо.

— Я спасу ее, — произнес сенатор дрожащим от гнева и боли голосом, — но без моего закона погибнут тысячи тысяч, по одному велению твоего Императора! Я могу защитить их, понимаешь?!

Фрес пожал плечами; его лицо не выражало ничего.

— Люди гибли всегда, — заметил он. — И во времена Республики их гибло по всей Галактике достаточно. Ты не спасешь всех; твоя идея о спасении миллионов всего лишь самообман, бестелесный призрак, бесплотная мечта. А настоящее — вот оно, спит в корзинке. Возьми и исчезни.

— Нет, — твердо ответил сенатор, — я не уйду. Ты не сможешь меня одолеть.

Сенатор неторопливо расстегнул свою темную строгую куртку, достал сайбер — он носил оружие у сердца, — и холодный воздух прорезал зеленый луч.

— Посмотрим, Учитель, — произнес Фрес, салютуя отцу обоими дрожащими алыми лучами.

Глава 8. Лорд Фрес и Лора Фетт — 3

Все талантливые люди, осознав свою уникальность, становятся тщеславны и требуют подтверждения своему гению, одерживая одну победу за другой.

Не важно, какой ценой.

Не важно, над кем.

Для них осязаем, наполнен жизнью и кровью только их талант.

Он такой же разумный, такой же тщеславный и коварный, как настоящий живой человек, он так же умеет желать и так же умеет добиваться желаемого.

Он нашептывает в уши невероятные соблазны, обнимает за плечи ласковыми девичьими руками, рассыпает роскошные темные волосы, отгораживающие от всего мира, касается влажными губами шеи, его нежный, коварный голос сладкой музыкой льется в разум, и устоять так сложно, практически невозможно, невероятно трудно устоять перед той песней, что поет этот неземной голос!

Эван не сумел; кто знает, что нашептывала ему эта ласковая, жестокая, коварная прекрасная соблазнительница-Сила, дремлющая на его плече? Что видели ее горящие жадные глаза, и что потом пересказывали соблазнительные улыбающиеся губы, когда Эван ниже склонял голову, и когда глубокая складка залегла меж его сдвинутых темных бровей?

Сенатор не успел приказать убраться прочь своим людям; впрочем, даже если бы он и отдал такое распоряжение, Эван не отпустил бы их.

Они могли поднять тревогу, позвать на помощь, и тогда бежать пришлось бы ему.

И проблема Императора была бы не решена.

Сенатор никогда не видел, как убивает его сын, хотя готовил его к этому.

Он учил его держать в руках сайбер еще с тех самых пор, когда длинная металлическая рукоять была слишком тяжела для его детских рук, но никогда прежде сенатор не видел, чем обернутся его уроки.

Два алых луча, два удара.

Три охранника и нянька, которая пыталась загородиться корзиной.

Движения ситха были слишком быстры, слишком неуловимы, молниеносны, чтобы что-то было возможно понять и избежать, защититься от смерти.

Ни тени смущения, ни малейшего колебания, ни сожаления — ничего.

Упавшую корзинку Эван поймал у самой земли — она приземлилась ему в ладонь, в растопыренные пальцы — и, отведя сайбер назад, снизу вверх смотрел в полные горя глаза старика, протягивая ему его дочь.

— Возьми и исчезни. Навсегда.

Ребенок весил немало, но ситх не дрогнул, удерживая ношу на вытянутой руке.

Хорошие руки, сильные.

Старик молча смотрел на свое последнее счастье, на единственное сокровище, заходящееся плачем. Эта крохотная девочка сделала бы счастливой его старость…

Но сенатор чуть качнул головой, отрицая предложение ситха.

Решимость высушила его горе и слезы.

— Нет, — твердо произнес он. — Оставь ее. Только ты и я.

Ситх коротко рассмеялся, показывая острые зубы, сверкая злыми глазами, и осторожно, почти ласково, опустил драгоценную ношу на землю.

Ребенок заходился от плача, размахивая крохотными ручками.

— Конечно: тебе ведь не впервой отказываться от своего ребенка? — дразнясь, протянул ситх, все так же улыбаясь, не сводя смеющихся безжалостных глаз с лица сенатора, и зеленый луч, гневно полоснув холодный воздух, ринулся к голове ситха.