Железная команда
Шрифт:
Матвейка, садясь на заднее сиденье мотоцикла, сказал Мишутке:
— Дождись Климушки и гоните скот на старое место. Понял? А дядьке обскажи все, пусть посоветует, где лучше пасти…
Мишутка, наконец, понял намек, но ответил сердито:
— Знаю без тебя, что делать.
— Скот сегодня останется в деревне, — сказал обер-лейтенант. — До нашего возвращения…
Немцы были куда предусмотрительнее, чем полагал Матвейка. «Обер» посадил Ивана с собой в автомашину. Пастуха взял фельдфебель в люльку своего мотоцикла. А Никишка, вооруженный винтовкой, катил впереди с унтером. Проводники не могли переброситься между собой ни словом.
К
Матвейка с тревогой поглядывал на гитлеровцев. Ничего себе, «грибники»!
Душевное волнение и странное предчувствие беды, с которым Матвейка проснулся, не покидало его и до крайности обострило восприятие всего происходящего. Не понимая ни слова по-немецки (а ведь учил в школе!), он благодаря какой-то особой проницательности улавливал сейчас, о чем перебрасывались между собой обер-лейтенант и фельдфебель. Он понял, что гитлеровцам посчастливилось узнать нечто очень важное, и именно из-за этого они торопились в Журавлиный яр.
Матвейка не мог знать, что Крайцер, гоняясь вчера за беженцами, случайно наскочил около леса на человека в милицейской форме. Милиционер был убит, а в его фуражке обнаружили записку, в которой содержалась просьба к некому свату пригнать в яр с десяток коров. Кто такой «сват», Никитка указать немцам не мог — в деревне все мужики кому-нибудь сватами доводились. А яр был один — Журавлиный.
Немцы догадывались, что в Горелом бору скрываются отбившиеся от своих частей при отступлении советские солдаты и не успевшие эвакуироваться местные коммунисты. Сейчас это кучки усталых людей, но если их не ликвидировать, они организуются в партизанский отряд. Случай с запиской представлял возможность уничтожить в Журавлином яру, видимо, крупную группу.
Сам Клюев до яра никогда не доходил, поэтому советовал взять проводником знающего дорогу старика. Однако обер-лейтенант отверг предложение полицая. Он слышал о подвиге русского старика Сусанина. Попадется какой-нибудь партизанский «сват» — ног не унесешь из леса. По его мнению, более надежны были мальчишки.
На машинах проехали только до лесосеки — всего километра полтора. Дальше нужно было идти пешком.
Впереди прокладывал путь Никишка с группой автоматчиков. Немного приотстав от них, но не теряя из вида, двигались змейкой основные силы. Обер-лейтенант с Иваном шел в голове отряда, фельдфебель с Матвейкой — в самом хвосте.
Клюй от лесосеки взял точное направление. Неужели знает, как пройти? Однако нет — зачем бы тогда брать с собой мальчишек?
Каждые пять минут фельдфебель спрашивал у Матвейки, правильно ли они идут. Пареньку ничего не оставалось, как с деловитым видом оглядываться по сторонам и утвердительно кивать головой.
Солнца не было, но духота стояла, как перед грозой. Немцы шли, не отнимая рук от оружия. Чем дальше отряд углублялся в лес, тем заметнее проявлялся страх на потных лицах солдат. Они напряженно озирались на каждую качнувшуюся ветку. Дятел, внезапно протрещавший в боровой тишине, заставил всех замереть и прислушаться. А когда в кустах шумно взлетела тетерка, гитлеровцы шарахнулись прочь и открыли огонь.
Лес между тем густел. Тропинка затерялась. Местами путь преграждали плотные заросли елового подлеса и лещины, сквозь которые приходилось продираться. Матвейку радовало, что Никишка ведет отряд напрямую. Солдатам с ранцами за спиной,
Матвейка, наконец, понял, что Клюев ведет немцев на каменный бугор. Там, вокруг бугра, была «сила» малины, за ней, очевидно, когда-то ходил Никишка, и ему было известно, что в том же направлении дальше — Журавлиный яр.
Вышли на чистину — что-то вроде большой поляны, поросшей редкими молодыми липками. Пахнуло земляникой и свежим медом. Обер-лейтенант потянул носом, причмокнул и объявил привал.
— Вы ягод хотели — пожалуйста! — сказал Матвейка с тайной надеждой, что удастся, наконец, выяснить истинную цель их похода в Горелый бор. — По склону — клубника, внизу — смородина.
Гитлеровец разгадал его умысел раньше, чем пастух договорил.
— В Журавлином яру, как я слышал, они более сладки, — сказал он с многозначительным смешком. — Я люблю только сладкую ягоду.
Солдаты валялись в густой не тронутой прежде никем траве, жрали яйца, ветчину, запивая из термосов черным кофе. Загорелый, чубатый ефрейтор с цыганским лицом вырубал кинжалом на стволе стройного раскидистого клена свое имя. Поодаль здоровенный верзила, сутулый, с жилистыми в веснушках руками, на опор двумя ударами топора хотел свалить липу. Это ему не удалось. Тогда, озлясь, он под смех приятелей одним взмахом снес липку потоньше — и пошел, играючи, рубить ближние деревца. Острый, как бритва, топор с мягким и влажным чавканьем наискось входил в гладкие стволы. Некоторые падали сразу, иные продолжали стоять наполовину подрубленные, скрипя и качаясь.
За несколько минут полянка сделалась неузнаваемой.
Чтобы не видеть, что творили фашисты вокруг, Матвейка лег лицом в траву. Тотчас перед его взором открылся неширокий дол, в камышах и кустах тальника. В глубине дола тальниковые кущи грудились плотнее, и там над ними вставал зеленокудрый остров с огромной разлапистой сосной над обрывом. Вспомнилось ему, как бабка Позднячиха, водившая их с Климушкой первый раз в Журавлиный яр, поднялась на крутой скат, поклонилась старой сосне.
— Это проматерь всего бора, — говорила им бабушка, словно начиная сказывать свою новую сказку. — Пока стоит она — быть лесу. Храните ее, детушки, не голите землицу. Заповедное место свято. Опоганить — грех велик…
Не сами ее слова, нескладные и маловразумительные, доходили до них, а тот высокий настрой ее души, с которым она говорила о лесе. «Опоганить — грех велик!» — Матвейка даже приподнялся от этих всплывших в памяти слов.
«Петух» рядом, вспоров штыком кору, сдирал ее с тонкой липки. Кора снималась плохо, рвалась, но гитлеровец настырно продолжал свое дело. Оголяясь все выше, ствол белел, словно нетронутая солнцем девчоночья нога.
Эта картина всколыхнула у Матвейки те же чувства, что испытывал он, когда унтер перебирал Фенино белье в сундуке. От злости свело зубы до хруста. Ненавистный затылок унтера невольно притягивал к себе его взгляд. Представилось, как все эти грязные, потные, с бесстыжими глазами убийцы влезут на остров и пойдут топтать, ломать, пакостить в самом чистом, в самом заповедном уголке леса. Как он не подумал об этом раньше?! Да разве ж можно фашистов пускать туда?