Железные Лавры
Шрифт:
И вновь двинулся я не к дому, а – в обход, в дальний обход.
Чтобы долг не рос, а кстати и с просохшими глазами поспешил на улицу Золотой Сети, к дому Флора Косого – дому со столь значимым для моей скорбной миссии кровавым цоколем. Хозяина не было, он заботился о мокших товарах на пристани. Но меня, выходца из рода Феоров, к моему вящему, но бесполезному удивлению, управитель принял с поклоном, столь глубоким и почтительным, как если бы встречал не странника в нищенбродной рясе, а самого дворцового силенциария. В тот миг пришлось с грустью поверить в неотвратимую тяжесть наследства, кое торговой галерой, наполненной земным грузом до самого паруса, волокло меня из вод прямо по суше.
Сказал, что моему визиту обязан не он и не сам хозяин, а знатное лангобардское семейство, прибитое к этим берегам судьбою и вот оставшееся без мужчины. Оказалось, они живут в соседнем доме, купленным для них Флором Косым. Пришлось вестнику смерти в вороньих одеждах перелететь на другое крыльцо. Мой разум бился в муках, как соврать правдиво, но с первым же стуком бронзовым кольцом в дверь, просто помолился о том, чтобы Ангел подсказал мне нужные слова.
Мне сразу открылось во взглядах вдовы и обеих, стремительно повзрослевших дочерей графа Ротари Третьего Ангиарийского, что сам граф уже приходил к своим ночью во сне или наяву, чем и облегчил мой дневной и тоскливый postscriptum. Две бледнокожие дочки явились передо мной – и в глазах моих встали две одинаковые надгробные плиты-близнецы, я даже потряс головой, спасаясь от наваждения. Сама вдова, носившая древнее римское имя Корнеллия посмотрела на меня, как на давно запоздавшее и сильно подтухшее напоминание об уже свершившейся и ни чем не поправимой беде. Если граф и не приходил к ней во сне после смерти, то наяву и живой, верно, некогда предупреждал ее о том, что может и не достичь другого берега вслед за супругой. Видно, предупреждал давно и с такой настойчивостью, что вдова успела выплакать все слезы крупным дождем задолго до вдовства.
Передал ей заветный перстень – знак того, что моя история кончины графа самая правдивая, если только в глазах вдовы я не стоял извращенным мародером, снявшим этот перстень с пальца мертвеца, чтобы не продать его, а посмотреть на страдания семьи. На этот случай решил подтвердить правдивость сведений их краткостью.
– Придут еще разные, в том числе и баснословные вести. Вряд ли стоит впускать их в сердце, госпожа, и мучить ими душу, - сказал я вдове графа Ротари Третьего Ангиарийского. – Я был при самой кончине графа, а вашего супруга, и могу поклясться лишь в одном, поверите мне вы или нет: ваш супруг умер во Христе, с честью и полным мужеством истинного господина и воина, в своем любимом кресле. Он рек, что станет без мук и тревог ожидать вас на небесах и просил вас не торопиться уж слишком.
– Его убили? Скажи, монах, - едва двигая заледеневшими до синевы губами, вопросила вдова.
– Ваш супруг, госпожа, повторю, был истинным воином, а лучшей кончины славный воин не чает, - само вырвалось у меня.
– Значит, убили. У него ничего не вышло, - даже не вздохнув, сказала вдова Корнеллия и добавила те слова, что сразу освободили меня от всех велений и заветов графа: - Значит, мне не мучиться ожиданием его гибели вновь и вновь, а хуже – его казни.
Третий дом на кружном пути по родной земле был моим, на беду – отныне и присно весь моим. Но теперь, по возвращении в мир земной с кладбища, уже знал, что делать с домом, чтобы не оказался он смертельным якорем души. Тем якорем, что не позволит отдаться бурному потоку вполне – зацепится за камень на дне и мёртвым грузом потащит живое тело вниз. Желал только разок единый навестить дом и оставшихся в нем женщин, тоже – вдову и двух сирот, надо было что-то сделать с их нынешним страхом, как-то уврачевать его.
Однако своего порога мне в тот день так и не суждено было достичь: угодил в засаду. О чем меня со всей любезностью осведомили сами охотники, окликнув:
– Иоанн! У нас тут на тебя засада! Уж едва не околели!
Голоса Ксенофонта, старого моего приятеля по дворцовому детству, нельзя было не узнать, хотя не виделись с ним года три: он сохранил отроческую нежность гортани, а по виду – и нежность подбрюшья. С Ксенофонтом стоял и другой мой приятель – тёзка моего отца, Филипп. Тот обогнал нас всех ростом, хотя когда-то был мальком, и ныне поздоровался со мной по чину своего нового роста – приличным басом.
Мы обнялись, они пошмыгали носами – вовсе не от простуды ожидания или радости встречи.
– Тобой, как и раньше, занюхивать рыбьи потроха! – по своему обыкновению беззлобно пошутил Ксенофонт.
Одеты оба были скромно для дворцовых, но роскошно для мокрой зимы улиц: нетрудно было догадаться, что, хоть и учатся в высшем гимнасии, но уже метят на проторенную лестницу, по отцовским стопам, порядком истершим ее ступени.
– Соболезнуем, Иоанн! – сипло, но гулко вздохнул Филипп.
– Соболезнуем, но и поздравляем! – как всегда оставил за собой право на искреннее дружеское лукавство Ксенофонт.
Только кивал им, придерживая суму со святым образом.
– Ты теперь богат, - сказал Филипп, кивнув на суму и не зная, что в ней.
– Богат, - не соврал я по всем статьям.
– Ты теперь богаче нас обоих вместе взятых – как раз по такой твоей одежке, - беззлобно съязвил Ксенофонт.
Улыбаясь, они вперились хором взоров в полы моей рясы, внизу висевшей вороньими лоскутами.
– Почему бы тебе теперь не жениться на моей сестре? Еще богаче будешь. Ты же еще не пострижен, мы знаем, хоть и прикидываешься для важности, - сказал совсем без усмешки Ксенофонт.
– А если на моей, то – еще богаче, - тотчас перескакал его Филипп.
Зубы они мне заговаривали – что-то им нужно было от меня, какая-то тайная общая цель водила их согласными взорами. Но все равно мне было радостно встретить старых друзей, пусть и устроивших мне уличную засаду: это с ними бегал когда-то по дну заполненного бассейна. А сколько шалостей – невинных и опасных через одну – осталось в нашей памяти, не тревожа совесть, ведь детская память неподсудна. Как еще только стоит Дворец!
– Вот какого видите – таким прямо сейчас и пойду свататься, - принял я их предложение. – Только кости бросим – к какой сначала.
И добавил:
– А вы за сестер-то не боитесь?
Друзья мои завистливо переглянулись. Уж им-то были известны мои давние и давно отпущенные похождения. Их зависть и питала теперь мою всеядную и такую прожорливую гордыню.
– Ты всегда был куда хитрее нас, Иоанн. То мы с поклоном и признаем.
И вправду оба будущих вельможи поклонились драному монастырскому послушнику.
– Трудно богатому войти в Царство Небесное, верно? – куда-то целился издалека Ксенофонт. – А ты умно схитрил. Сначала пробрался в Царство Небесное, как мы видим, а уж потом внезапно стал богатым. Прозорлив ты, друг. Вот и думаем мы теперь поучиться у тебя чему полезному. А для начала первыми послушать о твоих приключениях. Сам видишь, нарочно мерзли и мокли тут по случаю.
– А как вы узнали, что я вернулся? – полюбопытствовал.
– А что, на причале вовсе не было никого, когда корабль с карловым значком приставал? – усмехнулся Ксенофонт. – О тебе после кончины брата твоего, пухом ему земля, не только весь Дворец, но и весь Город знает-судачит. История достойная…