Железные паруса
Шрифт:
Она была слишком натуральная — из плоти и хриплых вздохов, слишком настоящих, чтобы в нее не поверить, слишком заколдованная, чтобы обретаться здесь просто так. Экспонат средневековья, что ли?
Ему даже еще раз захотелось потрогать ее, но Он только отдернул руку. А она принялась отряхивать песок. Саблю она держала на коленях так неловко, как можно держать только чужого ребенка.
— Пожалела я тебя, сердешного… Поспать дала…
И тут Он обратил внимание, что она не такая древняя, как показалось, и кожа на шее продублена и высушена, как кора дерева, и плечи широкие, словно у гребца, и запястья в серебре, холеные, как у стародавней красотки, однако все еще прихорашивающейся, следящей, какой волос надо вырвать на губе, а какой оставить.
— Откуда ты взялась? — спросил Он, на всякий случай следя за ее манипуляциями с саблей.
Как всегда Он попался неожиданно, и в первый момент не знал, как себя вести. Петралоны и пангины давно уже не в счет, о них можно было забыть, если кто-то и остался, то под землей. Уж они бы Старуху не подсунули, а явились сами, чтобы упрятать в шахты-туннели. Нет, здесь что-то было другое, вполне живое, из плоти и крови.
— Оттуда, — она, не глядя, утвердительно ткнула в горы.
— С завода? — глупо спросил Он.
Солнце уже поднялось высоко и жгло сквозь рубашку.
— Оттуда… — она снова ткнула в горы, так и не поняв вопроса, а может, и не хотела понимать.
Он хмыкнул недоверчиво — тысяча лет — такой же большой срок, как и десять тысяч — достаточный, чтобы перестать верить в сказки.
Африканцу надоело сидеть и он улегся, положив морду на толстые лапы с длинными темными когтями. Янтарные глаза внимательно следили за ними.
— Оттуда… оттуда… родимый, — подтвердила она, как показалось ему, коварно ухмыляясь.
Рот у нее был полон больших прокуренных зубов с диастемой двух клыков на нижней челюсти, а жест был уверенный, как у человека, который, лишь погодя, сообщает суть дела.
Старая лиса, подумал Он, и зачем ей такие зубы? Африканец понимающе молчал.
Давно уже с ними не было никаких приключений — ни плохих, ни хороших. Давно не встречали людей — ни плохих, ни хороших, и даже начали забывать, как они выглядят, словно вся планета была в их полном распоряжении, словно о них никто не вспоминал, не помнил, словно забыли. А здесь вот тебе на, — как на блюде, в странной амуниции.
— И много вас там? — спросил Он, думая о том, насколько эта встреча может быть опасной. По привычке Он исходил их худших посылок.
— Ох, ох… — вздохнула она с укором, жестом кокетки одергивая юбки.
Может, и правда, кто-то где-то остался, с интересом думал Он. Какая-нибудь колония. Может, не все пропали, не всех выгребли. Но я так давно не видел людей, что даже не знаю, о чем можно с ними разговаривать. Нет, не может быть. Не должно быть. Слишком простое и явное объяснение, словно меня подталкивают к нему. Нет, не может быть… Он словно уговаривал себя, переступал через незримую черту.
— Кого ты здесь ждешь? — попытался Он с другого бока, оставляя вопросы на потом.
— Да вот все мучаюсь… — ответила она невпопад и заскрипела зубами, — к старости всё кости…
Он опять хмыкнул. Можно подумать, он не знал, на что готовы жаловаться такие старухи.
— А чему удивляться? — спросила она, выпучивая глаза.
— Точно, нечему, — согласился Он и подумал, что, должно быть, она все же не одна.
Старухи, как и девушки, давно стали редкостью. Можно было даже и не пытаться вспоминать такие встречи — их попусту не было.
Сколько бы вот так ни сидел, ни думал, ни представлял — никто не появится — из прошлого дороги нет, а тебе хочется, и ты сам готов на все, что неизвестно до жути, до коликов в животе, до навязчивых идей. Но когда «они» приходят, вот тут ты и попался — в любом случае, и думаешь, а не подвел ли сам себя, и держишь пальцы скрещенными, потому что суеверен до чертиков и действительно ждешь и боишься. Ты даже не знаешь, кого боишься. Может быть, себя, а может, — склонившегося неба.
— Вот ты, верно, первым будешь, — сказала Старуха и, кашлянув, добавила, — сегодня…
Она сидела, как на пикнике: важная, гордая — хозяйка положения, моря и гор.
— И много таких? — Он невольно еще раз посмотрел на блестящее море. Дальше, за спину…
Усатый реликт шевелил губами, словно пересчитывая в уме.
— Вообще… точно, третьим-м-м… — сказала Старуха и помолчала на слове, — нет — четвертым, третий уже был…
— Что ж ты с ними?.. — спросил Он, все еще холодея от неясного предчувствия — уж в этом, ему казалось, Он хотел иметь полную картину.
— А ничего… — словно забавляясь его недоумением, произнесла она. — Гуляют, соколики. Вино пьют…
Он только повел бровью и пошутил, кивнув на саблю:
— Чем же ты их удерживаешь?
— Не веришь? — Она шевельнула ножнами.
— Нет, отчего же… — Охотно уступил Он, наблюдая, как Старуха розовеет от возмущения.
Если это имитация, подумал Он, то отличная и с большой ловкостью… С ним случались подобные истории, не реже раза в год Он попадал в такие области, где история планеты творилась не по привычным законам форм, — Он даже не понимал, как. Но до сих пор ему удавалось выходить сухим из воды.
Впрочем, она походила на обыкновенную старуху и вела себя соответственно обстановке, только иногда поскрипывала, словно внутри у нее лишний раз что-то проворачивалось. Но реакция была вполне земной, без всякой фальши, к месту и действию.
А, может, я снова ошибся, думал Он, и нечего бояться. Может быть, я только так настроен. Но тысяча лет! А в действительности, один как перст и никому не нужен. Но тут же вспомнил, что «они» так и действуют — гораздо тоньше психологически и переигрывают как раз на частностях, и ловить их надо даже непонятно как — на интуиции, что ли. Он давно не играл в такие игры. Запутаешься здесь, как в трех соснах, думал Он. Нет в ней ничего необычного: ни третьего глаза, ни тайного знака, ни даже нимба вокруг головы, нету, — кроме самого факта присутствия здесь в конце третьего тысячелетия на морском песке. Атака в лоб чаще приносит минусы, чем плюсы — это точно, это неоспоримо, как море, как те горы, как сама старуха с ее поскрипыванием. Нет, стоп, старуха и поскрипывание — это опасность. Это понятно. Это принято. Но вот, что она тащит за собой?