Железный крест

Лэкберг Камилла

Схватки начались рано утром. Сперва она решила, что это обычная, уже привычная боль в спине, которая будила ее по утрам. Но потом боль прекратилась и возникла опять — жующая, изматывающая. Часа два повертевшись в постели так и эдак, она наконец поняла, в чем дело. Прижав руки к крестцу, Эльси доплелась до спальни Антона и Эдит и осторожно разбудила тетку. Дальше события развивались с невероятной быстротой. Ей приказали немедленно лечь в постель, а старшую дочь Эдит послали за акушеркой. На плите кипел большой чан с водой, на столе росла стопка чистых полотенец, и Эльси становилось все страшней

и страшней.

К вечеру боли стали невыносимыми. Акушерка давно приехала и грубо, презрительно осмотрела Эльси, ясно давая понять, что ничего хорошего о шестнадцатилетних распутницах не думает. Эльси чувствовала себя в стане врагов. Ни у кого не нашлось для нее ни улыбки, ни доброго слова, а ей казалось, что она умирает. Каждый раз, когда на нее накатывала волна нестерпимой боли, она судорожно вцеплялась в края кровати и до крови закусывала губу, чтобы не закричать. Казалось, кто-то сверхъестественно сильный старается разорвать ее пополам. Вначале между схватками она успевала немного прийти в себя и перевести дыхание, но под конец боль стала почти непрерывной, и каждый раз молнией вспыхивала мысль — все, это в последний раз. Я умираю.

Должно быть, она произнесла это вслух, потому что акушерка злобно сверкнула на нее глазами и прикрикнула:

— Не кривляйся! Сама нагуляла, не на кого жаловаться.

Эльси не протестовала. Она все крепче сжимала железные трубы по краям кровати, так что суставы побелели. Она даже представить себе не могла, что в мире существует такая боль. Боль была повсюду, в каждой жилке, в каждой клеточке ее тела. Она боролась с ней, превозмогая желание потерять сознание и отдаться боли без остатка. Делай со мной что хочешь. Но каким-то уголком сознания она понимала, что не имеет на это права: это ее ребенок, ее и Ханса. И она родит его, даже если это будет последнее, что она сделает в жизни.

Характер боли изменился. Теперь Эльси чувствовала, как ее безжалостно распирает изнутри. Краем глаза она заметила, как акушерка довольно подмигнула тетке.

— Скоро уже, — сказала она и положила руку Эльси на живот. — А теперь, как только я скажу, тужься изо всех сил и скоро родишь.

Эльси услышала ее слова, но не ответила. Она ждала, что будет дальше. У нее и без слов акушерки появился позыв натужиться и изгнать из себя эту распирающую силу.

— А теперь давай! — скомандовала акушерка.

Эльси прижала подбородок к груди и натужилась изо всех сил. У нее не было чувства, что это помогло, распирающая боль никуда не делась, может быть, стала чуть легче, но, по-видимому, она сделала все правильно — акушерка одобрительно кивнула.

— Жди следующей схватки, — строго сказала она.

Эльси чувствовала, как опять нарастает это давление изнутри, и, когда оно стало совершенно нестерпимым, последовала новая команда.

На этот раз она почувствовала, как давление сразу уменьшилось.

— Головка родилась… — услышала она, как сквозь пелену. — Еще раз потужимся, и…

Эльси зажмурилась и увидела перед собой лицо Ханса. Ей сейчас было не до него, и она опять открыла глаза.

— Давай! — крикнула акушерка.

Она стояла между ног у Эльси и строго смотрела на нее. Эльси опять прижала подбородок к груди, подтянула колени и натужилась что есть сил.

Что-то влажное выскользнуло из нее, и она в изнеможении откинулась на насквозь пропотевшую простыню. Первое, что она почувствовала, — облегчение. Долгие часы мучений окончились. Она устала так, как не уставала ни разу в жизни. Если бы ей сейчас приказали шевельнуть пальцем, она бы не смогла.

Но в эту секунду она услышала крик. Пронзительный крик, который заставил ее приподняться на локтях.

Она всхлипнула, увидев ребенка. Это было само совершенство. Весь в слизи и крови, он, наверное, разозлился, что его вытащили на такой холод — и, несмотря на все, это было само совершенство. Эльси откинулась на подушки. Интуиция подсказывала ей, что она видит ребенка в первый и последний раз. Акушерка перерезала пуповину, смоченной в теплой воде мягкой тряпочкой вытерла новорожденного и надела на него крошечную, но все равно великоватую батистовую рубашечку с вышивкой — тетка нашла ее в одном из своих сундуков. Никто не обращал внимания на Эльси, а она не могла отвести глаз от младенца. Ее сердце готово было взорваться от переполнявшей его любви, она старалась запомнить малейшую подробность. Она молчала, и только когда Эдит с ребенком на руках пошла к выходу, ей удалось произнести:

— Я хочу подержать его.

— Это не полагается! Учитывая особые обстоятельства… — сердито сказала акушерка и махнула на Эльси рукой: не приставай.

Но Эдит засомневалась.

— Пожалуйста… Умоляю, дайте мне его подержать. Только две минутки. Потом вы можете его забрать. — Эльси произнесла это с такой безнадежно-умоляющей интонацией, что суровое сердце тетки дрогнуло.

Она подошла и передала мальчика в руки племянницы.

Эльси смотрела в мутные глаза цвета моря.

— Здравствуй, любимый, — прошептала она, тихонько укачивая младенца.

— Запачкаешь кровью рубашку, — раздраженно сказала акушерка.

— У меня есть еще, — остановила ее Эдит и посмотрела так, что та замолчала.

Ребенок был тяжелым и теплым, и Эльси не могла оторвать глаз от миниатюрных пальчиков с крошечными, совершенной формы, ноготками.

— Красивый мальчик. — Эдит подошла к кровати.

— Очень похож на отца. — Эльси счастливо улыбнулась, потому что малыш крепко схватил ее за палец.

— А теперь хватит, — сказала акушерка и вырвала младенца из рук Эльси. — Ребенка пора кормить.

Первым ее побуждением было удержать ребенка и никогда больше не выпускать из рук. Но потом пламя угасло. Акушерка, ворча, содрала с малыша запачканную кровью рубашку, Эдит принесла новую. Закончив переодевание, акушерка передала младенца Эдит, и та, бросив последний взгляд на Эльси, вышла из комнаты.

И в эту секунду Эльси буквально физически ощутила, как в ней что-то сломалось. Ей даже показалось, что где-то глубоко в груди что-то отвратительно хрустнуло. Она отстраненно понимала, что второй раз не переживет таких мук. И, лежа в насквозь мокрой от пота, окровавленной постели, с пустым животом и пустыми руками, она приняла решение: никогда больше не рожать. Никогда. Заливаясь слезами, она дала себе это обещание, пока акушерка возилась с плацентой.