Железный крест
Шрифт:
— Ну что вы. — Эрика открыла дверь. — Попробую поискать другие пути. Мне и в самом деле очень хочется узнать, как попал к матери этот орден.
Выйдя на улицу, она остановилась и несколько раз глубоко вдохнула. Наверное, ей никогда не удастся разгадать эту загадку.
~~~
Заксенхаузен, 1945 год
Он почти не запомнил переезда — все было как в тумане. Ухо болело и гноилось. Вместе с другими заключенными из Грини его затолкали в переполненный товарный вагон, но тогда он ни о чем не мог думать, кроме невыносимой головной боли. Ему казалось, что голову накачивают горячим воздухом и она вот-вот взорвется. Даже когда ему сказали, что их отправят в Германию, он принял это известие с тупым равнодушием. Пусть так. Он прекрасно понимал, что это значит — все знали, между словами «Германия» и «смерть» стоит знак равенства. Об этом никто не говорил в открытую, но слухи, намеки… Заключенные перешептывались по углам. В Германии их ждет смерть. Немцы назвали их NN-заключенные. Nacht und Nebel. Ночь и туман. Всем был ясен смысл выражения — они должны исчезнуть, как в тумане. Без суда, без следствия. Просто уйти — в ночь и туман. Они были подготовлены к тому, что ждет их на конечной станции.
Но к тому, что их ожидало в действительности, подготовиться было невозможно. Это оказался настоящий ад на земле. Единственное, чего не хватало, — обжигающего ступни адского пламени. Но ад есть ад. Прошло уже несколько недель. Все, чему он ежедневно был свидетелем, преследовало его в ночных кошмарах и наполняло смутным ужасом, когда их поднимали в три часа ночи и гнали на работу. Они вкалывали до девяти вечера каждый день, без отдыха и выходных.
NN-заключенные. На них смотрели как на уже мертвых. Ходячие трупы. В лагерной иерархии они стояли на низшей ступени. Если у тебя красная литера «N» на спине, никаких сомнений в твоей судьбе ни у кого нет. Красный цвет — политзаключенный. У уголовников были зеленые литеры, и в лагере шла постоянная борьба между красными и зелеными. Единственное, что спасало, — скандинавы упрямо держались вместе. Их раскидали по разным баракам, но каждый вечер они встречались и рассказывали друг другу, что произошло за день. Отщипывали кусочки хлеба от дневного рациона, чтобы передать больным соотечественникам. Принцип был один — «Мы должны вернуться». Если не все, то как можно больше. Но принцип принципом, а на практике они недосчитывались кого-то каждый день. Аксель знал многих погибших, но не всех. Далеко не всех.
Он посмотрел на свою руку с лопатой, и она напомнила ему когда-то виденный рентгеновский снимок кисти. Только у него кости были небрежно обтянуты желтой кожей. Он воспользовался тем, что охранник отвернулся, оперся на лопату и немного передохнул. Каждое движение вызывало одышку. Аксель заставлял себя не думать, что именно они роют. Он совершил эту ошибку сразу после прибытия в лагерь и не собирался ее повторять, но зрелище это мерещилось ему каждую ночь вновь и вновь. Груды людей… груды трупов. Изможденные, скелетоподобные тела. Их бросали в ямы как попало. Будто ненужный мусор.
Он старался набирать в лопату как можно больше земли, чтобы не навлечь на себя недовольство охранника.
Работавший рядом заключенный с тихим стоном бессильно опустился на землю. Было совершенно очевидно, что подняться самостоятельно он не сможет. В голове у Акселя промелькнула мысль — подойти и помочь ему встать, но такие мысли никогда не выливались в поступки. Задача была одна — выжить. Выжить, несмотря ни на что, и на это уходили все их силы. Человек выживает в одиночку. Он помнил совет, данный ему немецким политзаключенным. Nie auffallen. Не высовывайся. Не привлекай внимания. Держись в середине строя и опускай голову. Аксель равнодушно проследил, как охранник подошел к упавшему, стащил в яму и спокойно вернулся на место, отряхивая руки. Никаких выстрелов — пули надо экономить. Война идет не так, как планировалось. Зачем стрелять в того, кто уже мертв? Его потом засыплют трупами — и вопрос решен. Если еще жив, то после этого наверняка задохнется.
Аксель отвернулся и всадил лопату в землю. Он уже не думал о доме. Если собираешься выжить, такие мысли надо забыть.
~~~
Прошло два дня, а у Эрики все еще было плохое настроение. Она так надеялась узнать хоть что-то об этом проклятом ордене. Патрик тоже ходил мрачный — вопрос о таинственных денежных переводах повис в воздухе. Однако оба не теряли надежду — Патрик рассчитывал на обещание Йорана Фридена прислать отцовские бумаги, а Эрика твердо решила продолжать свои изыскания.
Она собралась поработать, но никак не могла сосредоточиться — слишком много всего крутилось в голове. Эрика потянулась к пакетику с ирисками, но ореховая сладость колы тут же вызвала угрызения совести. Надо с этим кончать. Но в последнее время было так много событий, что она просто не могла отказать себе в маленьком утешении, хотя бы в виде ирисок «Думле». Подумаешь, ей же удалось сбросить несколько килограммов перед свадьбой — благодаря усилию воли. Один раз удалось, значит, и второй удастся. Только надо начать. Но не сегодня.
— Эрика! — донесся снизу голос Патрика. Она поднялась и вышла на лестницу. — Звонила Карин. Они с Людде идут гулять, так что мы с Майей составим им компанию.
— Хорошо, — невнятно произнесла Эрика: ириска во рту растаяла еще не до конца.
Она вернулась в кабинет и уселась перед компьютером. Ей никак не удавалось определить своего отношения к этим совместным прогулкам. Ничего против Карин она не имела — довольно симпатичная женщина, к тому же Патрик расстался с ней много лет назад. Эрика была совершенно уверена, что романтические отношения с Карин для Патрика — законченная глава. И все же, все же… Наверняка многим покажется странным, что она не возражает против общения мужа с бывшей женой. Когда-то он все-таки с ней спал! Эрика против воли представила себе эту картину, тряхнула головой, чтобы отогнать непристойное видение, и вынула из пакета еще одну ириску. Надо взять себя в руки. Ревность — это не ее епархия.
Она открыла Интернет — просто чтобы отвлечься. И тут же вспомнила — написала в Google «Ignoto militi» и получила десятка три ссылок. Нажала на первую — и тут же сообразила, почему ей показались знакомыми эти слова. Школьная экскурсия в Париж черт знает сколько лет назад. Экскурсовод подвел группу умеренно заинтересованных школьников к Триумфальной арке и Могиле Неизвестного Солдата. «Ignoto militi» означает всего-навсего: «Неизвестному солдату».
Эрика нахмурилась. Неизвестному солдату… Она попыталась обдумать, что бы это могло значить, но мысли тут же обросли вопросительными знаками. Конечно, это могло быть случайностью — Эрик Франкель сидел у стола, задумался над чем-то, примерно как она сейчас, и машинально, раз за разом, чертил в блокноте два слова. «Ignoto militi». А может, он вложил в это латинское изречение какой-то тайный смысл? И если да, то какой? Она почитала другие ссылки и, не найдя ничего интересного, закрыла окно. Так… третья «Думле», ноги на стол… посмотрим, что придет в голову.
И мысль не заставила себя ждать. Она пришла, причем так быстро, что Эрика не стала дожевывать ириску, а просто-напросто ее проглотила. Конечно, натяжка, но…
Сбежав по лестнице, Эрика схватила ключи от машины и выскочила из дома. Через сорок пять минут она сидела в машине на больничной парковке и не знала, как действовать дальше — только сейчас она поняла, что у нее нет никакого плана. Конечно, ничего не стоило набрать номер уддевалльской больницы и узнать, в каком отделении лежит Герман Юханссон, что она и сделала. Ну а дальше? Как попасть к нему в палату? И пустят ли ее?
Что ж, придется импровизировать. В вестибюле больницы она купила большой букет, поднялась на лифте на нужный этаж и решительным шагом направилась в отделение. Никто не обратил на нее внимания. Тридцать пятая палата. Теперь оставалось надеяться, что у него нет посетителей.
Эрика глубоко вдохнула, выдохнула и открыла дверь. В палате было две кровати. Сосед спал глубоким сном, а сам Герман лежал, уставившись в потолок и симметрично вытянув руки вдоль тела.
— Здравствуйте, Герман, — мягко сказал Эрика и пододвинула стул к кровати. — Не знаю, помните ли вы меня. Я зашла навестить Бритту, и вы на меня рассердились.