Железный крест
Шрифт:
Маргарета и Анна-Грета беспокойно переглянулись и собирались было запротестовать, но Герман помахал им рукой.
Мартин уже успел отметить, что на лице Германа никаких царапин не заметно, но руки лежали под простыней. Он решил подождать.
— Я был у Маргареты… мы пили кофе. Девочки так добры ко мне, особенно в последнее время, когда Бритта заболела. — Он улыбнулся дочерям, сначала одной, потом другой. — У нас было о чем поговорить. Я подумал, что Бритте будет лучше жить в каком-нибудь специальном центре, где присмотр за ней был бы… более квалифицированным.
По его голосу слышно было, что это воспоминание причиняет ему боль.
Маргарета легонько похлопала его по руке.
— Это было единственно верное решение, папа… Другого просто не было, и ты это знаешь.
Герман продолжал, будто не слышал ее слов:
— А потом я пошел домой. Я немного волновался, потому что отсутствовал довольно долго, почти два часа… Обычно я не оставлял ее больше чем на час, и то, когда она спала. Я очень боялся, что она проснется… не увидит меня, и… кто знает, она могла спалить дом и себя тоже. — Голос его дрогнул, но он сделал глубокий вдох, выдохнул и продолжил: — Я вошел в дом и позвал ее. Никто не ответил… Я тогда подумал: слава богу, наверное, еще не проснулась, и поднялся в спальню. И там она лежала… я сначала не понял, в чем дело, просто удивился, что она лицо закрыла подушкой… никогда так не делала. Я подошел, забрал подушку… и сразу понял, что ее больше нет. Лежит тихо… И глаза… открытые глаза… — По щекам его потекли слезы, и Маргарета тут же их осторожно вытерла.
— Неужели это так необходимо? — чуть ли не с брезгливостью сказала она. — Вы же видите, в каком он состоянии…
— Все в порядке, Маргарета… не волнуйся… — тихо сказал Герман.
— Еще две минуты, и все, — заявила она решительно. — Потом я вытолкаю их, если понадобится. Тебе надо отдыхать.
— Она всегда была самой боевой из трех… — Герман слабо улыбнулся, словно извиняясь за дочь. — Свирепая, как оса…
— Папа! — Маргарета строго посмотрела на отца, хотя, по-видимому, ее обрадовало, что отец в состоянии шутить.
— Значит, говорите, что, когда вы вошли в спальню, она уже была мертва? — с удивлением сказала Паула. — Зачем же вы твердили, что убили ее?
— Потому что я и убил. — Лицо Германа опять замкнулось. — Я стал причиной ее смерти. Я не говорил, что я задушил ее… Хотя разницы никакой нет. Она умерла из-за меня…
Он стал разглядывать свои руки, словно ему трудно было смотреть на посетителей и на дочерей.
— Папа, мы не понимаем…
— А вы знаете, кто ее убил? — Мартин интуитивно понял, что не следует дальше расспрашивать Германа, почему он с таким идиотским упрямством утверждал, что убил свою жену.
— Я больше не могу говорить… — сказал тот и опять уставился в потолок. — Я больше не могу…
— Вы слышали, что сказал отец? — грозно спросила Маргарета и поднялась со стула. — Он сказал все, что считал нужным. И главное, надеюсь, вы поняли. Конечно же, маму убил не он. А все остальное… это горе в нем говорит. Он во всем винит себя.
Мартин и Паула тоже встали.
— Спасибо, что вы нашли в себе силы с нами побеседовать. Осталось только последнее… Нам нужно доказательство, что все так и было, хотя у меня лично нет ни малейших сомнений. Вы разрешите посмотреть на ваши руки? Бритта сильно поцарапала убийцу.
— Хватит! Он ведь сказал, что… — Маргарета уже говорила на повышенных тонах, но Мартин, не обращая внимания, быстро закатал рукава больничной рубахи.
Никаких царапин, никаких следов борьбы. Ни на внешней, ни на внутренней стороне плеча и предплечья.
— Убедились? — неприязненно спросила Маргарета и приняла такую позу, точно и впрямь собралась вытолкать их за дверь.
— Все. Мы закончили. Спасибо еще раз, Герман, что вы уделили нам время. И повторю: мы очень сочувствуем вашему горю.
Он жестом попросил Анну-Грету и Маргарету выйти в коридор.
Там он рассказал им об отпечатке пальца на пуговице подушки и спросил, согласны ли они дать свои отпечатки. Пока он занимался этим делом, подъехала и третья сестра, Биргитта. Потом эти отпечатки отправятся в ЦЛК, Центральную лабораторию криминалистики.
Паула и Мартин сели в машину.
— Как ты думаешь, кого он выгораживает? — спросила Паула.
Она уже вставила ключ в замок зажигания, но медлила.
— Не знаю, но у меня такое же ощущение. Он знает, кто убил Бритту, но почему-то его защищает. Притом в самом деле считает, что виноват в ее смерти. Это не бред.
— Если бы только он мог нам рассказать… — Паула завела мотор.
— И никогда в жизни мне не понять… — Мартин раздраженно забарабанил пальцами по панели.
— Но ты ему веришь? — спросила Паула, хотя ответ знала заранее.
— Да, я ему верю. И у него нет ни малейшей царапины. Но мне ни за что в жизни не понять, почему он выгораживает человека, задушившего его жену. И почему он так упрямо считает себя виновным в ее смерти.
— Мы решим эту загадку, — сказала Паула и выехала с больничной парковки. — Исключим пальчики дочерей и начнем искать, чьи отпечатки.
— Можем и сейчас этим заняться, — уныло сказал Мартин и посмотрел в окно.
Никто и не заметил, что сразу к северу от Торпа навстречу им проехала Эрика.
~~~
Фьельбака, 1945 год
Франц не спускал с Эльси глаз, он смотрел ей вслед и видел, как она спускалась по склону, как открывала кладбищенскую калитку, и он не мог не видеть поцелуй. Он почувствовал, что в спину ему словно всадили кинжал, кровь с грохотом бросилась в голову, а по суставам мгновенно распространился ледяной холод. Это причиняло такую боль, что ему показалось: он сейчас же, здесь, на холме, упадет мертвым.
— Вот это да… — сказал Эрик, который тоже был свидетелем романтической сцены. — Вот это да… — Он засмеялся и покачал головой.
Его смех взорвался в голове у Франца белым ослепительным пламенем. Он бросился на Эрика.
— Заткнись, заткнись, заткнись! Идиот! — Он схватил Эрика за горло и начал душить.
В глазах своей жертвы он увидел страх, и ему сразу стало легче. Ледяная пульсирующая пустота в животе ушла, и поцелуй Эльси уже не казался крушением жизни.
— Ты спятил? — пронзительно взвизгнула Бритта.