Железный крест
Шрифт:
— А вы узнали что-нибудь про норвежца? — оживилась Эрика. — Я-то далеко не продвинулась, мне только удалось выяснить, что у него была любовная история с моей матерью. А потом он вдруг срывается и уезжает из Фьельбаки. Я пытаюсь найти или его самого, или хотя бы какие-то следы. Куда, например, он уехал? Вернулся в Норвегию? Может быть, вы продвинулись дальше меня?
Челль пожал плечами, что могло означать и «да» и «нет», и рассказал о своем разговоре с Эскилем Хальворсеном — тот обещал навести справки.
— Он же мог и остаться в Швеции. Ничто прямо не говорит, что он вернулся на родину, — задумчиво
Челль принял у нее папку.
— Это хорошая мысль. Действительно, почему мы так уверены, что он вернулся домой? Многие норвежцы после войны остались в Швеции.
— А вы послали это фото Эскилю Хальворсену?
— Нет, не догадался. Еще одна хорошая мысль. Обязательно пошлю — иногда какая-нибудь мелочь решает все. Я позвоню ему сегодня же и пошлю снимок. — Челль перелистал копии. — Вот этот, по-моему, самый четкий.
Он протянул ей групповое фото, то самое, которое она так внимательно рассматривала пару дней назад.
— Да, пожалуй. Здесь вся команда. А это моя мать.
— Значит, они тогда очень тесно дружили… — Челль задумался.
Какой же он идиот: не понял, что убитая Бритта Юханссон и Бритта на старом снимке — одно и то же лицо. Ну нет, утешил он себя, не совсем идиот — мало кому пришло бы в голову провести параллель между пятнадцатилетней девушкой на снимке и семидесятипятилетней дамой.
— Да, у них была очень сплоченная компашка, и это даже странно. Классовые барьеры в то время были почти непреодолимы. Бритта и моя мать происходили из бедных семей, а мальчики, Эрик да и ваш отец, принадлежали к «высшему обществу». — Эрика указательным и средним пальцами обеих рук нарисовала в воздухе кавычки.
— Да… высшему. Куда уж выше, — буркнул Челль, и Эрика поняла, что за этим ироничным замечанием стоит целая жизнь.
— И я только что сообразила: надо поговорить с Акселем Франкелем, — быстро сказала она, чтобы не затягивать паузу. — Может быть, ему что-то известно про Ханса Улавсена. Он немного старше, но кто знает, может быть…
Челль предостерегающе поднял руку:
— Я не стал бы возлагать на Акселя большие надежды. Мне пришла в голову та же мысль, и я сначала попытался разыскать что-то про Акселя. Он был в немецком плену… но вы наверняка это знаете.
— Нет… почти ничего. — Эрика с интересом посмотрела на собеседника. — Значит, вам удалось…
— Акселя схватили немцы в момент передачи каких-то документов и поместили в тюрьму Грини под Осло, где он находился до января сорок пятого года. В январе немцы начали перевозить пленников в Германию — кораблями, по железной дороге… десятки тысяч пленных. Аксель попал в Заксенхаузен, там было много скандинавов, а в самом конце войны его отправили в Нойенгамме.
Эрика с шумом вдохнула.
— Я и понятия не имела, что Аксель был в немецком концлагере! Я даже не знала, что норвежцев… или, в нашем случае, шведов тоже бросали в лагеря…
Челль кивнул.
— Да, прежде всего, конечно, норвежцев. Но и других тоже — в первую очередь тех, кто помогал движению Сопротивления. Эта категория заключенных назвалась NN, Nacht und Nebel — «ночь и туман»… Происхождение названия вот какое: в указе Гитлера от сорок первого года предписано, что гражданских лиц в оккупированных странах не следует судить на их родине, а отправлять в Германию, где они потом должны исчезнуть в «ночи и тумане». Кто-то был приговорен к смерти и казнен, другие погибали от непосильной работы… Короче говоря, во время пребывания Ханса Улавсена в Фьельбаке Аксель Франкель находился в плену в Германии.
— Но мы же не знаем, когда норвежец исчез из Фьельбаки! — Эрика наморщила лоб. — У меня на этот счет никаких данных нет.
— А у меня есть! — В голосе Челля прозвучало что-то вроде триумфа. Он начал копаться в ящике стола. — Примерно, конечно… вот!
Он вытащил копию газетного листа и протянул Эрике, ткнув пальцем в середину. Она склонилась над листом.
— «Общество „Фьельбака“ в этом году с постоянным успехом проводило…»
— Нет-нет, следующая колонка.
— Так… «Многих удивило, что участник норвежского Сопротивления, нашедший вторую родину в Фьельбаке, так внезапно покинул наш город. Мы сожалеем, что даже не смогли попрощаться с ним и поблагодарить за его деятельность во время войны, которая наконец-то окончилась…»
Эрика посмотрела на дату внизу — 19 июня 1945 года — и подняла голову.
— Да… он исчез вскоре после конца войны, если я правильно понимаю. — Челль взял у нее копию и положил на самый верх бумажной кипы.
— Но почему? — Эрика склонила голову набок и задумалась. — Знаете, мне кажется, все равно поговорить с Акселем небесполезно. Может быть, брат что-то ему рассказывал. Я могу взять это на себя. А вы, в свою очередь, можете поговорить с вашим отцом.
Челль помолчал.
— Да. Могу, — сказал он неохотно. — И сообщу вам, если Хальворсену удастся что-то накопать. И вы в свою очередь, если что-то разыщете…
Челль привык работать в одиночку. Но в данном случае он ничего, кроме преимуществ, в сотрудничестве с Эрикой не видел.
— А еще я займусь шведскими архивами. — Эрика поднялась со стула. — Обещаю — как только что-то найду, сразу сообщу.
Она сунула руку в рукав куртки и вспомнила.
— Да, Челль… У меня есть еще кое-какая информация. Не знаю, имеет ли она какую-то ценность, но…
— Все может иметь ценность. Выкладывайте.
— Я говорила с мужем Бритты, Германом Юханссоном. Мне кажется, он что-то знает про эту историю… именно кажется, ничего конкретного. Интуиция. Но когда я задала ему вопрос про Ханса Улавсена, он среагировал по меньшей мере странно. Начал смеяться, а потом посоветовал мне спросить Пауля Хеккеля и Фридриха Хюка. Я попыталась найти эти имена, но безрезультатно. Хотя…
— Да?
— Нет. Не знаю. Могу поклясться, что никогда не встречала этих людей. И все же в этих именах что-то мне знакомо. Никак не могу понять что.
Челль постучал ручкой по столу.
— Пауль Хеккель и Фридрих Хюк? — Он записал фамилии на листке. — Хорошо, я тоже попробую. Но у меня никакой звоночек в голове не звенит.
— Значит, у нас есть чем заняться. — Эрика улыбнулась и завершила процесс надевания куртки, сунув в рукав и вторую руку.
Она ощущала приятный подъем — теперь она не одна.