Железный крест
Шрифт:
— Привет, — сказала Анна.
Белинда вздрогнула, хотела было выкинуть сигарету, но вместо этого демонстративно поднесла ее ко рту и глубоко затянулась.
— Угости и меня, — попросила Анна, присаживаясь рядом.
— А ты что, куришь? — удивилась Белинда и протянула ей пачку.
— Когда-то курила… пять лет. Но моему первому мужу не нравилось, когда я курю…
Можно, конечно, и так сказать — не нравилось… Он запретил ей курить, а когда как-то раз застал, погасил сигарету прямо об ее руку, в локтевом сгибе. Шрам от ожога остался до сих пор.
— Отцу
— Если ты меня не выдашь, и я тебя не выдам. — Анна затянулась и зажмурилась: у нее с непривычки слегка закружилась голова.
— А может, тебе не стоит курить? Вспомни о ребенке! — неожиданно поучительно, с интонацией какой-нибудь тетки из социальных служб, сказала Белинда.
Анна засмеялась.
— Первая и последняя сигарета за всю беременность. Обещаю.
Они помолчали, пуская кольца дыма над водой. Солнце уже не грело, давал о себе знать сентябрьский холодок, но было совершенно безветренно, и море отливало рябым блеском до самого горизонта. У причалов стояло всего несколько катеров — летом они теснились в два-три ряда, а большие яхты и вовсе находились на рейде.
— Не так легко, правда? — спросила Анна, не глядя на Белинду.
— Что?
— Быть ребенком и взрослым одновременно.
— Тебе-то откуда знать. — Белинда швырнула в воду попавшийся под руку камушек.
— Конечно, мне-то откуда? Я-то родилась в преклонном возрасте и сразу забеременела.
Белинда слегка улыбнулась, скорее хотела улыбнуться, но тут же опять помрачнела.
Анна промолчала. Пусть девочка сама определяет, когда говорить, а когда молчать.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Белинда искоса глянула на нее.
— Тебя сильно тошнит?
— Как хорька с морской болезнью.
— С чего бы это хорьку страдать морской болезнью? — фыркнула Белинда.
— А почему нет? Кто сказал, что хорьки не страдают морской болезнью? Хорек — сухопутный зверь. Посади его на корабль… вот так я себя и чувствую.
— Ты просто дурака валяешь. — Белинда не выдержала и засмеялась.
— А если шутки в сторону, мне и правда очень скверно.
— И мама тоже мучилась, когда носила Лизен. Я помню, я уже взрослая была. Ладно, что об этом говорить, когда мама с папой… — Она достала еще одну сигарету и прикурила, прикрывая спичку ладонью от воображаемого ветра.
— Знаешь, ты можешь говорить о маме, когда тебе хочется и сколько тебе хочется. Я прекрасно понимаю, что у Дана была жизнь и до меня, иначе не было бы вас троих. И твоя мама тоже в этом поучаствовала. И ты вовсе не должна чувствовать себя предательницей по отношению к отцу. Ты любишь свою маму, это совершенно естественно. И клянусь, я это прекрасно понимаю. Мне даже нравится, когда ты говоришь о своей маме. — Анна накрыла ладонью руку Белинды.
Первым побуждением девочки было отстраниться, но она, очевидно, передумала. Анна сама отняла руку и тоже взяла сигарету. Последнюю, мысленно поклялась она себе.
— Мне нравится возиться с малышами, — неожиданно сказала Белинда, — я очень много помогала маме с Лизен.
— Дан
Она шутливо ткнула Белинду в бок, и та, помедлив секунду, ответила таким же тычком.
— Ничего подобного! Только описанные! Заметано? — Она протянула руку для пожатия.
— Заметано! — Анна пожала руку. — Какашками займется Дан.
Они засмеялись.
Анна потом вспоминала эту минуту как одну из самых счастливых в жизни. Лед был сломан.
Аксель паковал чемодан. Он встретил Эрику на пороге, держа в левой руке рубашку на плечиках. На двери в прихожей висел дорожный гардероб.
— Вы уезжаете? — спросила Эрика удивленно.
Он кивнул и, аккуратно расправив, повесил рубашку.
— Да, пора начинать работать. В пятницу еду в Париж.
— Вы хотите уехать, не узнав, кто… — Слово застряло на языке.
— У меня нет выбора, — грустно сказал Аксель. — Разумеется, я прилечу первым же самолетом, если полиции понадобится моя помощь. Но у меня есть работа, и я должен ее делать. Сидеть здесь и заниматься пустыми рассуждениями… как бы сказать… неконструктивно.
Аксель усталым жестом потер двумя пальцами переносицу, и Эрика обратила внимание, как скверно он выглядит. С момента приезда он словно постарел лет на десять.
— Да, вы, наверное, правы, — мягко сказала она. — Так будет лучше… Знаете, у меня есть к вам несколько вопросов. Вы в состоянии уделить мне немного внимания?
Он пожал плечами и жестом пригласил ее войти. Она задержалась было на веранде, где они разговаривали в тот раз, но он, не останавливаясь, провел ее в дом.
— Какая красота… — У Эрики перехватило дыхание.
Она словно попала в музей ушедших времен. Сороковые годы… Везде было прибрано и чисто, но в комнате все дышало стариной.
— Да… ни родители, ни я, ни Эрик… мы никогда не гнались за модой. Родители ничего не меняли в обстановке, и мы с Эриком последовали их примеру. К тому же в то время было множество по-настоящему красивых вещей, и я не вижу никаких причин менять мебель на более современную… и, на мой взгляд, менее красивую, если не сказать уродливую. — Он осторожно погладил богато украшенный резьбой секретер.
Они присели на обитый коричневым гобеленом диван. Нельзя сказать, чтобы сидеть на нем было очень уж удобно — наоборот, он располагал к красивой, строгой и прямой посадке.
— Вы хотели что-то спросить, — вежливо, но с ноткой нетерпения напомнил Аксель.
— Да… — Эрика вдруг почувствовала неловкость.
Уже второй раз она пристает к Акселю со своими вопросами, хотя совершенно очевидно, что у него хватает забот и без нее. Но раз уж она пришла…
— Я вам уже говорила — хочу узнать побольше о прошлом моей мамы. И волей-неволей в кадре все время возникают друзья ее детства — ваш брат, Франц Рингхольм, Бритта Юханссон.