Железный крест

Лэкберг Камилла

Аксель кивнул. Он ждал продолжения.

— Но в их компании был и еще один человек.

Молчание.

— В конце войны сюда приехал участник норвежского Сопротивления. Он тайно прокрался на баржу моего деда. Насколько мне известно, вы не раз плавали на этой барже…

Аксель смотрел на нее не мигая, но она почувствовала, что при этом напоминании он заметно напрягся.

— Ваш дед был замечательным человеком, — тихо сказал он после паузы. — Один из лучших людей, встреченных мной в жизни.

Эрика никогда не

видела деда, но ей была очень приятна похвала Акселя.

— Я знаю, что, когда Ханс Улавсен попал в Фьельбаку, вы были в немецком плену. Он приехал в конце сорок четвертого года, а уехал вскоре после окончания войны, как нам удалось выяснить…

— Вы сказали «нам», — перебил ее Аксель, как ей показалось, с волнением. — Кому «вам»?

Она на секунду задумалась — что открывать, а что утаить.

— Когда я сказала «нам», я имела виду себя и Кристиана, библиотекаря в Фьельбаке.

Почему-то Эрика не захотела называть имя Челля Рингхольма. Похоже, Акселя удовлетворило ее объяснение.

— Да, вы правы… В то время я находился в немецком плену.

Аксель опять напрягся и как-то съежился; у Эрики возникло ощущение, будто память о лагере вызвала у него непроизвольное сокращение мышц.

— И вы никогда его не встречали?

— Нет. Когда я вернулся, его уже здесь не было.

— А когда вы вернулись?

— В июне сорок пятого. С «белыми автобусами».

— «Белыми автобусами»? — Эрике смутно вспомнились лекции по новейшей истории, но единственное, что предложила память, — имя. — Фольке Бернадотт?

— Да, это была акция в режиссуре Фольке Бернадотта. Он организовал эвакуацию скандинавов из немецких концлагерей. На крышах и на бортах белых автобусов были намалеваны красные кресты, чтобы их не приняли за военный транспорт.

— Я не поняла: как эти автобусы могли принять за военный транспорт? Ведь война к тому времени уже кончилась?

Аксель улыбнулся ее неосведомленности.

— Первые «белые автобусы» появились в марте и апреле, в результате переговоров с немцами. Пятнадцать тысяч пленников привезли в Швецию. После окончания войны настала очередь еще десяти тысяч — в мае и июне. Я попал в самую последнюю группу.

Аксель сухо перечислял факты, но за безразличным тоном угадывался весь пережитый им ужас.

— А Ханс Улавсен исчез в июне сорок пятого года. По-видимому, непосредственно перед вашим возвращением.

— Да. Речь идет о нескольких днях, не более. Но… вряд ли стоит полагаться на мою память того периода. Я был… не в лучшем состоянии.

— Я понимаю. — Эрика потупила глаза, прекрасно сознавая, что вряд ли может понять человека, пережившего немецкий концлагерь. — Может быть, ваш брат что-то о нем говорил? — решилась она спросить после паузы. — Что-то, что задержалось в памяти? У меня, собственно, нет никаких конкретных данных, только ощущение, что Эрик и его друзья были тесно связаны с норвежцем.

Аксель

долго смотрел в окно пустыми глазами — ей показалось, он и в самом деле пытается что-то припомнить.

— Смутно… очень смутно вспоминаю, что-то говорили про… норвежца и вашу мать. Может такое быть? Надеюсь, вы не обидитесь…

— Ну что вы! — Эрика словно отмахнулась от невидимого комара. — С тех пор прошло столько времени. К тому же я об этом слышала.

— Смотрите-ка, значит, память живет по каким-то своим законам… Я даже предположить не мог, что сумею что-то вспомнить. Сейчас я почти уверен — да, Эрик рассказывал мне, что у вашей матери с норвежцем было нечто вроде романа.

— А как она восприняла его внезапный отъезд? Может быть, вы…

— Боюсь, не отвечу на этот вопрос. Она, конечно, была не в себе, особенно после гибели ее отца, а вашего деда… И очень быстро уехала — поступила, по-моему, в школу домоводства или что-то в этом роде. А потом я ее уже почти и не видел. Она вернулась в Фьельбаку года через два, но я к тому времени уже начал работать за границей и дома почти не бывал. И, насколько я помню, с Эриком она тоже если и встречалась, то не часто. В этом нет ничего необычного — так бывает. Когда начинается взрослая жизнь, друзья детства отдаляются друг от друга… — Он опять уставился в окно.

— Это верно. — Эрика не могла скрыть разочарования: и Аксель ничего не знает про Ханса. — И никто никогда не говорил, куда он мог податься? Может быть, он хоть с Эриком поделился?

Аксель сочувственно покачал головой.

— Мне очень жаль. Поймите, я очень хотел бы вам помочь, но когда я вернулся, то был не в том состоянии, чтобы интересоваться чем-то. А потом появились другие дела. Но ведь, наверное, можно попробовать отыскать его через государственные учреждения? Архивы, регистры народонаселения, налоговое управление?

Он встал. Эрика поняла намек.

— Это будет следующий шаг. — Она тоже поднялась с дивана. — Если повезет, найдется что-то…

— Искренне желаю вам успеха. — Он взял ее руку и прикрыл ладонью. — Я, может быть, как никто другой, знаю, как важно… как важно разобраться с прошлым, чтобы суметь дальше жить в настоящем.

Эрика грустно улыбнулась — Аксель хотел ее утешить. Он пошел открыть ей дверь и, взявшись за ручку, остановился.

— А как с медалью? Удалось что-то узнать?

— К сожалению, нет. — Это предприятие с каждой минутой казалось Эрике все более безнадежным. — Поговорила с экспертом в Гётеборге, но он говорит, что орден слишком распространенный, чтобы можно было вычислить владельца.

— Вот как… Мне очень, очень жаль, что я не могу вам помочь.

— Ну что вы! Это был, так сказать, выстрел вслепую: повезет — так повезет, нет — значит, нет.

Эрика пошла по усыпанной гравием дорожке и не удержалась — оглянулась. Аксель стоял в дверях и смотрел ей вслед.