Жена-невольница. Непокорное пламя

Соловьева Елена

– Непременно, - пообещала Аделина и поцеловала подругу в подставленную щеку.

Выйдя из кареты, мать и дочь поднялись на крыльцо своего дома и позвонили в подвешенный к двери колокольчик. Им открыла Джоси - миловидная старушка-экономка, одна из немногих слуг, не покинувших семейство Лавуан в тяжелые времена.

– Ох, наконец-то вы вернулись!..
– всплеснула она сухонькими, похожими на лапки воробышка, ручками.
– А я-то вся уже извелась...

– Не волнуйся, Джоси, с нами все в порядке, - тепло улыбнулась Розалинда, входя в дом.

Экономка

подала дамам воду и полотенце. Сколько себя помнила Розалинда, Джоси всегда тщательно следила за чистотой и порядком в их доме. Прежде ей подчинялся целый штат прислуги, теперь же многое приходилось выполнять самой. Но экономка не жаловалась, с годами она не утратила ни энергичности, ни доброго нрава.

Джоси всегда носила тугой пучок и белоснежный кружевной передник. С годами ее русые волосы посеребрила седина, а некогда гладкая кожа стала сухой и морщинистой, как пергамент. Но ничто в изменившейся внешности Джоси не могло заставить младшую леди Лавуан изменить свое к ней отношение. Экономке Розалинда рассказывала все и всегда, как лучшей подруге, делилась с ней сокровенными мыслями - даже теми, что не решалась поведать матери.

Но только не в этот раз. О своей влюбленности в Эйдена юная леди Лавуан предпочла умолчать, бережно храня тайну в сердце - как берегут от чужих взглядов драгоценную брошь в наглухо закрытом ларце.

Уловив настрой Розалинды, а больше того удивившись ее молчанию и непривычной задумчивости, экономка не решилась приступить с расспросами. Но молодую госпожу она знала с детства и понимала, что та что-то скрывает. Этой ночью она выглядела совершенно иначе, не как обычно. Что-то неуловимо изменилось в Розалинде. Вероятно, она повзрослела. И Джоси могла бы поклясться, что всему виной мужчина.

Избегая пристального взгляда экономки, Розалинда наблюдала за матерью. Аделина стянула перчатки и так тщательно намылила ладони, точно хотела смыть с них неприятный осадок от встречи с представителями парламента.

– Матушка, что стало с твоими руками?
– всерьез расстроилась Розалинда.

Она заметила, что пальцы Аделины покрыты застарелыми мозолями, а ладони стали шероховатыми и грубыми. Прежде баронесса всегда ухаживала за своими руками, и они выглядели как руки истинной леди.

– Ваша матушка нашла способ зарабатывать деньги, - ответила экономка.
– Она плетет настенные панно из грубых нитей для других леди и не дозволяет мне помогать. Подумать только, на какие жертвы ей приходится идти из-за этих проклятых северян. Где это видано, чтобы благородная леди обеспечивала себя таким образом.

– О, Пресветлая!..
– Розалинда выглядела задетой за живое. Она обняла мать и доверчиво заглянула ей в глаза.
– Я так радовалась возвращению в семью, что не замечала ничего вокруг. Даже это платье, только сейчас мне вспомнилось, что его же Вы надевали на похороны отца. О, матушка... Позвольте и мне помогать Вам, вдвоем мы сделаем гораздо больше и быстрее.

– Ни в коем случае, - мягко отказалась Аделина, целуя дочь в щеку.
– Тебе портить руки никак нельзя. А ты, Джоси, будь осторожнее со

словами, - вдовствующая баронесса повернулась к экономке и строго погрозила ей пальцем.
– Если подобные замечания касательно северян услышат посторонние уши, всем нам несдобровать.

– Конечно, миледи, - Джоси склонила голову и обезоруживающе улыбнулась.
– Уж если Вам пришлось смириться с гордостью, то мне придется и подавно.

Слова экономки отозвались резкой болью в сердце Розалинды. Ее не покидала мысль, что именно гордость, фамильная черта Лавуанов, помешала ей трезво оценить ситуацию. Она все больше жалела, что так поспешно сбежала от Эйдена, не дав тому объясниться. Больше всего на свете хотелось ей верить, что он не обманывал, и та дама действительно ввалилась в его спальню без приглашения.

Розалинда пошатнулась, и Аделине пришлось ее поддержать.

– Что с Вами, миледи?
– ринулась к любимице Джоси.
– Принести нашатырь?

– Лучше крепкий чай, - заметила Аделина.
– И сахар, если он у нас еще остался.

Мать и экономка хотели усадить Розалинду за стол, но та воспротивилась.

– Не стоит беспокоиться, - заявила она.
– Это всего лишь усталость. Лучше я поднимусь к себе и лягу в кровать.

– Ты уверена?
– Аделина приложила левую ладонь к затылку дочери, снимая напряжение и головную боль.

Но никакие магические манипуляции не могли вернуть Розалинде душевного равновесия. Увы, но современная медицина была бессильна перед муками любви.

Джоси вызвалась проводить молодую леди до ее комнаты. Она взяла в руки лампу и, подпитывая ее своей магией, направилась к лестнице. Розалинда шла вслед за ней, вспоминая, как совсем недавно поднималась по лестнице вместе с Эйденом. В ее ушах все еще раздавался его смех, а кончики пальцев ощущали нежные прикосновения его губ.

– Коум так ждал вашего возвращения, - голос экономки вывел ее из состояния глубокой задумчивости.
– Он не хотел отправляться к себе, и заснул на вашей постели.

Вспомнив о младшем брате, Розалинда просияла. За то время, что она провела в пансионе, Коум успел вырасти и превратиться из озорного мальчугана в крепкого подростка. И все же, несмотря на кажущуюся взрослость и положение единственного мужчины в семье, он не утратил привязанности к сестре и детских привычек.

Розалинда вошла в комнату и с легкой завистью посмотрела на брата, мирно дремавшего в ее кровати. Шум с улицы не тревожил его, он только лишь смешно щурился, когда его нос щекотал озорной солнечный лучик.

Розалинда обожала брата, считая его самым прелестным и самым добрым мальчиком на свете. И теперь, когда ему исполнилось тринадцать, он все еще походил на юного ангелочка. Коум спал, подложив сложенные ладони под еще по-детски пухлую щечку и сопел слегка вздернутым носиком. Его черные, как и у сестры, кудри рассыпались по белоснежной подушке, как темное кружево.

Но вот Коум открыл глаза цвета ясного неба, сладко потянулся и улыбнулся сестре.

– Доброе утро, - пробормотал он хриплым спросонья голосом.