Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
— Да ты не сердись, чудак! — крикнул ему вслед агроном. — Уж и пошутить нельзя… Не знаешь, доехали наши?
Бакыев не оглянулся и ничего не ответил, только ускорил шаги.
Домой он пришёл злой, снял шапку, халат, бросил на диван и сел на пол, на кошму, ужинать.
Сонагюль-эдже поставила перед ним пиалу, чайник и заботливо спросила:
— Что слышно? Доехали наши?
— Фу ты! — уже в ярости закричал Бакыев, стукнув чайником по кошме. — Тебе мало того, что другие весь день меня донимают? Кого не встретишь — все! «Доехали? Доехали?» И ты тоже. Сговорились, что
— Ну, пусть будет так, как будто я и не спрашивала, — успокаивала его добрая Сонагюль-эдже, вполне понимавшая положение мужа. — Не сердись, сиди себе и пей чай, а я сейчас обед принесу.
И ушла подогревать обед.
Вернувшись, она покачала головой, увидев, что муж уже спит.
В это время пришёл с работы сын-тракторист и, стряхнув с себя снег, сказала:
— Мама, есть хочу!
— Тише, тише! — замахала руками Сонагюль-эдже. — Видишь, заснул, и пусть спит! Две ночи не спал.
И на цыпочках пошла за одеялом, чтобы накрыть мужа. Предосторожность была напрасной. Бакыев так спал, что у него под самым ухом можно было палить из пушки, и это его не потревожило бы.
Сонагюль-эдже накормила сына, постелила ему постель, убрала посуду, потушила огонь и легла спать.
Когда в полночь запели петухи, она проснулась и увидела в окне свет фар. Тут же подбежала к мужу ж стала трясти за плечо:
— Вставай, вставай! Едут!..
Бакыев открыл глаза, сел и, ничего не понимая, спросил:
— Что такое? Что случилось?
— Да из степи машины едут!
— Да что ты говоришь!.. Машины?.. Ах, ты!
Бакыев вскочил, надел халат, папаху и выбежал на улицу. Как раз мимо его дома проезжала последняя машина. Он кинулся к ней с криком:
— Стой!
Машина остановилась. Шофёр приоткрыл кабину.
— Сары, это ты? Ну как, отвезли?
— Да, хорошо, вовремя доставили, И верблюды ночью пришли. Ещё день-другой, пропали бы наши овцы.
Бакыев вздохнул с облегчением.
Подросток-шофёр хмуро смотрел из своей кабины на стоявшего в снегу заведующего фермой.
— Молодцы! А я-то за вас беспокоился! Ночь не спал, честное слово! Все меня спрашивают: доехали или нет? А я знаю?..
Бакыев с виноватым видом разводил руками, И этот безусый парнишка Сары наставительно сказал ему с высоты своего сидения:
— Ну ещё бы! Только знаешь, Бакы-ага, раньше надо было беспокоиться. Ты слыхал пословицу: «У того зимой котёл не закипит, у кого летом котелок не сварит»? — И Сары выразительно похлопал себя по макушке.
Бакыев хотел рассердиться, — мол, яйца курицу не учат, — но передумал. Он только усмехнулся и сказал этому юнцу:
— Ну вот, и ты уже меня учишь! Ладно, езжай отдыхай!
Перевод Б.Шатилова
Сейитнияз Атаев
Рыжий из Ашхабада
Игра складывалась на редкость упорная. Мы болели, конечно, за свой ашхабадский
Что тут было! Каждый как мог выражал свой восторг. Кидали вверх шапки, стучали ногами, хлопали в ладоши. И в этой суматохе сквозь шум и крик до моего слуха донеслось что-то давно знакомое, но полузабытое. Я невольно оглянулся.
Невдалеке, чуть позади меня, сидел крупный мужчина средних лет. По-видимому, сельчанин. Он особенно откровенно выражал свои чувства. Махал над головой косматой папахой-тельпеком и с каждым взмахом рьян о, с поразительной настойчивостью кричал:
— Рыжий… Рыжий из Ашхабада! Рыжий… Рыжий из Ашхабада!..
Игра снова началась с центра поля. Наши футболисты выступали тогда не то против финского спортивного клуба, не то против афганцев. Словом, защищали честь Туркменистана в международной встрече.
Дальше я уже не видел, как развёртывалась на зелёном поле эта мирная баталия, мысли унесли меня к событиям далёкого прошлого.
Ранняя весна сорок четвёртого года. 76-я Туркменская стрелковая дивизия преследовала поспешно отступающие немецкие части.
В начале марта дивизия замкнула с запада кольцо советских войск вокруг сильной группировки врага возле украинского города Ковель, и наш взвод занял оборону сразу же за рекой Тура, у местечка Турийск.
Помнится, несколько дней тогда не прекращался надоедливый мелкий дождик. Кругом болота, перелески.
Мы с Реджепом, густобровым парнем из Иолотани обороняли безымянную высоту под цифровым обозначением не то двадцать и ноль десятых, не то тридцать и ноль десятых. Время от времени мы по очереди постреливали в густую мглу из пулемётов. Реджеп из «максимки», я — из трофейного «эмга — тридцать четыре». Хотя командир взвода определил наши позиции в разных местах по склонам высоты, в вечерние часы мы сходились на вершине. Вдвоём легче было коротать ночь, да и безопаснее. Мы боялись попасть в лапы немецкой разведки. Притом на вершине меньше донимала слякоть: вода отсюда стекала в наши дневные позиции, превращая их в арыки, полные воды. Из-за этой проклятой воды то один, то другой пулемёт не работал.
Сидим однажды так, и вдруг Реджеп, увлечённо рассказывавший, как он тайно увёл от родителей полюбившую его белуджанку, на каком-то слове открыл рот и замолк, неестественно вытянув шею. Я тоже напряг слух, ко ничего не услышал. Два дня назад меня оглушило почти прямым попаданием снаряда.
Я заметил, как Реджеп повернулся направо и поднял автомат. Я, на всякий случай, сжал в кулаке холодную «лимонку».
— Стой, кто идёт? — негромко окликнул Реджеп.
— Земляк, братишка, спокойно — это я, — донёсся из темноты простуженный хриплый голос.