Женщина, которая легла в кровать на год
Шрифт:
Затем голос Брайана:
— Руби, это Брайан. Мне нужно, чтобы вы немедленно приехали.
— Никак не могу, Брайан. Мне как раз делают химическую завивку. Что стряслось?
— Ева… — он понизил голос, — мне кажется, она заболела.
— Так вызови «скорую», — раздраженно распорядилась Руби.
— Физически с ней все нормально.
— Ну, значит, все хорошо.
— Я сейчас приеду за вами, вы должны сами ее увидеть.
— Брайан, я не могу. Мне делают химическую завивку, и через полчаса с меня должны смыть раствор. Если вовремя не смыть, я стану вылитая Харпо Маркс, как барашек.
В трубке зашуршало и раздался голос молодой женщины:
— Привет… Брайан, да? А я Мишель. Объяснить вам популярно, что произойдет, если миссис Сорокинс прервет химическую завивку на этой стадии? Страховка-то у меня есть, но мне не улыбается мотаться по судам. Мое время расписано по часам аж до Рождества.
Телефон снова оказался у Руби:
— Брайан, ты меня слышишь?
— Руби, ваша дочь лежит в постели. В одежде и обуви.
— А я тебя предупреждала, Брайан. Помнишь, как мы в день свадьбы стояли на церковном крыльце, а я повернулась к тебе и говорю: «Наша Ева — темная лошадка. Она неразговорчива, и ты никогда не будешь знать, что у нее на уме». — Повисла долгая пауза, а затем Руби сказала: — Позвони-ка ты своей маме.
И дала отбой.
Еву потрясло открытие, что ее мать, как выясняется, в последнюю минуту попыталась расстроить свадьбу дочери. Она подтянула к себе сумку, валявшуюся на полу, и пошарила в ней, надеясь отыскать что-нибудь съестное. Ева всегда держала в сумке провиант — привычка, оставшаяся с младенческой поры близняшек, вечно они были голодные, поминутно распахивали ротики, словно птенцы — клювики. Ева нащупала пакет раздавленных крекеров, сплющенный батончик «Баунти» и початую пачку мятных конфет.
А Брайан внизу снова щелкал кнопками.
Звоня матери, Брайан всегда немного трусил, от страха даже начинал слова коверкать. Мать вечно заставляла его почувствовать себя виноватым, и неважно, о чем они говорили.
Ева снова взяла параллельный телефон, осторожно прикрыв микрофон ладонью.
Трубку свекровь сняла мгновенно и рявкнула:
— Да?
— Это ты, мама? — спросил Брайан.
— А кто еще? Сюда больше никто не заходит. Сижу одна-одинешенька семь дней в неделю.
— Но… э-э… ты… гм… не любишь гостей.
— Гостей не люблю, а выпроваживать их люблю. Не тяни, что случилось? Я «Ферму Эммердейл» смотрю.
— Прости, мама, что помешал, — проблеял Брайан, — может, перезвонишь мне во время рекламы?
— Нет, — отрезала она. — Давай разберемся сейчас, что бы там ни было.
— Это Ева.
— Ха! Отчего-то я не удивлена. Она тебя бросила? Как увидела эту вертихвостку, так сразу поняла, что она разобьет тебе сердце.
Брайан задумался, а разбивали ли ему сердце. Он никогда толком не мог сказать, что чувствует. Когда он принес домой диплом бакалавра естественных наук с отличием, чтобы предъявить свое достижение матери, ее тогдашний сожитель заметил: «Наверное, ты очень счастлив, Брайан». Брайан кивнул и натужно улыбнулся, хотя чувствовал себя ничуть не счастливее, чем днем раньше. А мать взяла тисненый диплом, пристально его изучила и нахмурилась: «Тебе придется попотеть, чтобы получить работу астронома. Люди с опытом побогаче твоего не могут трудоустроиться».
— Ева легла в постель в одежде и обуви, — скорбно сообщил Брайан.
— Не скажу, что потрясена, Брайан. Она всегда желала быть в центре внимания. Помнишь, как мы все вместе поехали отдыхать на Пасху в восемьдесят шестом? Твоя жена притащила с собой целый чемодан нелепого битниковского тряпья. Нельзя разгуливать в обличье битника по Уэллс-Некст-зе-Си [1] . Все от нее шарахались.
— Вы не должны были выбрасывать в море мою чудесную черную одежду! — заорала наверху Ева.
1
Курорт в Уэльсе. — Здесь и далее примеч. перев.
Брайан никогда не слышал, чтобы жена кричала.
— Кто это там орет? — удивилась Ивонна Бобер.
— Телевизор, — соврал Брайан. — Кто-то выиграл кучу денег в викторине «Яйцеголовые».
— Она весьма достойно выглядела в тех вещах, что я ей купила.
Ева вспомнила, как достала из пакета кошмарные тряпки. От них пахло так, будто они годами тухли на сыром складе где-то на Дальнем Востоке, а цветовая гамма выедала глаза: сплошь лиловое, розовое и желтое. А еще в пакете лежала пара сандалий, с виду мужские, и старперская куртка цвета беж. Облачившись в этот ужас, Ева увидела в зеркале особу лет на двадцать старше себя.
Брайан жаловался матери:
— Я не знаю, что делать, мамуля.
— Наверное, она наклюкалась. Пусть проспится, — посоветовала Ивонн.
Ева отшвырнула телефонную трубку и завопила:
— В Уэллс-Некст-зе-Си она купила мне мужские сандалии! Я видела там мужиков в таких же, да еще в белых носках! Ты должен был защитить меня от нее, Брайан! Должен был сказать, что твоя жена скорее умрет, чем наденет эти опорки!
От крика у Евы даже горло заболело. Она крикнула Брайану, чтобы тот принес стакан воды.
— Секундочку, мамуля, — сказал Брайан. — Ева просит воды.
Мать зашипела в трубку:
— Не смей таскать ей воду, Брайан! Собственными руками выроешь себе могилу, если пойдешь у нее на поводу! Скажи, пусть сама себе воду наливает!
Брайан не знал, что делать. Он нерешительно топтался в холле с трубкой в руке, из которой неслось ворчание матери:
— Только этого не хватало. Колено опять разболелось — сил нет. Даже хотела врачу позвонить, чтобы отрезал мне ее напрочь.
Так и не положив трубку, Брайан прошел на кухню и открутил кран с холодной водой.
— Мне кажется или у тебя там вода течет? — спросила мать.
— Просто решил сменить воду в вазе с цветами, — снова соврал Брайан.
— Цветы! Вот вы, негодяи, можете позволить себе цветы.
— Это цветы из сада, мама. Ева их из семян выращивает.
— Негодяи, у вас там садик есть! — нашлась Ивонн.
И бросила трубку. Матушка Брайана не имела привычки прощаться.
Налив в стакан холодной волы, Брайан поднялся в спальню. Протянул его Еве, та отпила глоток и поставила стакан на захламленную прикроватную тумбочку. Брайан переминался в изножье кровати. Никто не мог подсказать ему, что делать дальше.