Женщина приручает лаской, мужчина - терпением
Шрифт:
В долгу не остался и, продолжая одной рукой поглаживать спину, вторую аккуратно направил к самой нужной точке… Легонько сдавил большим и указательным пальцами клитор, а третьим прошелся по восхитительно влажным складкам, ощущая, как Гермиона тут же отозвалась, подалась вперед…
— Я хочу тебя, — ее тихий шепот, ее учащенное дыхание… все это лишило меня остатков терпения…
Как тут можно устоять? Тем более девушка еще шире, еще призывнее развела коленки…
Схватив ее за бедра, подтянул к краю… Гермиона оперлась плечами и затылком о стекло,
Я чуть сразу же не кончил от ощущения этих тугих, удивительно плотно обхватывающих стенок.
Как же хорошо!
Громкий вскрик-стон немного отрезвил.
Идиот несдержанный.
— Прости меня, — прошептал, легонечко прикусывая нижнюю губу моей девочки, тут же зализывая едва заметный след…
Но я просил в этот момент прощение не только за грубое вторжение. Нет. Я просил прощение за свою несдержанность и грубость в прошлый раз… Сейчас это казалось чем-то очень далеким. Как будто в прошлой жизни…
Но я помнил. И не мог себе этого простить. Раз за разом прокручивал в голове свой ужасный поступок…
Вместо ответа Гермиона просто накрыла своим ртом мои губы и проскользнула своим юрким язычком глубже, заставляя меня раскрыться… Прощая…
Я одной рукой обнял ее за спину: не хотел, чтобы Гермионе было холодно…
Первый толчок, второй…
Ух, как же хорошо! Как мучительно хорошо!
Девушка постанывала мне в рот с каждым моим движением, крепко обхватывая ножками за бедра, подаваясь тазом навстречу, а острые ноготки блуждали по спине, оставляя едва ощутимые сладостно-болезненные царапинки.
В какой-то момент, она практически впилась мне ногтями в ягодицы, надавливая, подталкивая…
— Быстрее, пожалуйста! Еще…
Ее стоны, перемешанные с нетерпеливыми мольбами, участившийся, ужесточившийся темп — все это подвело меня к кульминации…
Не желая так быстро заканчивать, я вышел из нее…
Гермиона издала разочарованный стон-всхлип… Но я опустился перед ней на колени, тут же накрывая ртом маленький, требующий ласки комочек плоти. Забросил одну ее ножку себе на плечо, а на другую надавил, отводя пошире, открывая себе доступ… И тут же ввел в нее сразу два пальца, задавая тот же бешеный ритм, что был прерван несколько мгновений назад.
Двигаясь в ней, ощущая ее вкус на языке, слушая ее становящиеся все громче стоны, я чувствовал себя на пике блаженства…
Как хорошо, как приятно дарить наслаждение той, кого ты любишь и желаешь…
Когда упругие мышцы запульсировали вокруг моих пальцев, а ее руки вцепились мне в волосы, я услышал, как из горла Гермионы вырвался крик, сложившийся в слово…
— Северус!
Я тут же поднялся и вновь одним движением ворвался в ее пульсирующее лоно, продлевая охвативший ее экстаз, накрывая губами ее рот, впитывая свое имя, произнесенное в пылу страсти и наслаждения…
Других подтверждений ее искренности мне не требовалось.
Моя… Моя девочка…
Только
Единственная.
— Я люблю тебя, — прошептал ей в рот, изливаясь, чувствуя, как перед глазами все ярко вспыхивает от охватившего, долгожданного наслаждения…
Ощущал, как она нежно гладит мои плечи, спину, убирает с вспотевшего лица прилипшие прядки волос…
— Я тебя люблю, Северус…
Вот оно — счастье.
Любить… И знать, что ты любим взаимно.
========== Глава 18.
– Первый тревожный колокольчик. ==========
Я не спрашиваю сколько у тебя денег,
Не спрашиваю сколько мужей,
Я вижу, ты боишься открытых окон
И верхних этажей.
И если завтра начнётся пожар,
И всё здание будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне.
(Наутилус Помпилиус «Крылья»)
Я никогда не думал, что умею любить.
Я никогда не думал, что способен полюбить настолько сильно.
Я никогда не думал, что кто-нибудь сможет ответить взаимностью на мои чувства.
Я никогда не думал, что той, нужной мне для безграничного счастья женщиной окажется Гермиона Грейнджер.
Но это было так.
Я любил эту удивительную девушку и с приятным волнением осознавал, что ее чувства так же искренни.
Теперь наши ночи не были пропитаны ожиданием и неудовлетворенным желанием. Они наполнились страстью, наслаждением, уютом…
Несмотря ни на что, я не мог насытиться Гермионой, мне всегда было мало…
Дни мы проводили в лаборатории, работая в приятной, совершенно не гнетущей тишине… Хотя я все равно позволял себе отвлекаться и мог неожиданно прикоснуться томным поцелуем к ее шее… Несколько раз мы заходили дальше, и тогда позабытые зелья приходилось переделывать.
Перед ужином мы ходили на прогулки, по-прежнему предпочитая тихую, постепенно оживающую от зимы природу, нежели шумные, кишащие лишними зрителями публичные места.
Вечером мы усаживались перед камином. Я читал вслух книги, а девушка или устраивалась рядом, или же садилась около моих ног, прижимаясь щекой к коленям, внимательно слушая. А мне нравилось перебирать прядки ее шелковистых волос во время чтения. Это умиротворяло.
Гермиона часто говорила, что у меня удивительно глубокий, бархатный голос, и она готова слушать меня часами…
Эти признания были очень приятны моему самолюбию.
Если что и омрачало нашу идиллию, так это вызовы к Темному Лорду и его участившиеся задания.
Я видел, как бледнела Гермиона, стоило ей заметить, что я потираю руку, стремясь облегчить сильное жжение.
Видел, как перед каждым моим уходом, она прятала глаза, но прижималась всем телом и целовала так, будто мы расставались навсегда…
А сколько восторга и облегчения было в ее удивительных, влажных карих омутах, стоило мне показаться на пороге дома после аудиенции.