Женщины-масонки
Шрифт:
Тут поднялась целая буря восклицаний.
– Ты что там несешь? – закричал Коломбен.
– Ничего, мой милый, ничего!… Так вот,– продолжал я, обращаясь к Пандоре,– может, мои волосы плохо пахнут, и вам это неприятно? Нет! А в таком случае не надо меня изничтожать; ваши сарказмы не попадают в цель; я такой же парижанин, как, должно быть, парижанка и вы. Все ваши женские словечки я знаю наизусть: половина из них придумана мною!
– Филипп прав! – заметил Марк.
– Я тоже так думаю,– прибавил Коломбен.– Но в свою защитительную речь Филипп забыл вставить одну очень существенную фразу, что я рекомендую сделать Беше; вот она, эта классическая фраза: «Такая жестокость приличествует столь прекрасному лицу!»
Пандора полусерьезно сказала мне:
– Вот видите: теперь они смеются уже надо мной, а все из-за вас! Вы довольны?
Лед тронулся; разговор завязался.
– Так вы намерены за мной ухаживать?– спросила она, прекрасно разыгрывая испуг.
– Да!
– Я была права, когда остерегалась вас!… Во всяком случае, прошу вас: не будьте таким, как все, придумайте что-нибудь новенькое, удивите меня!
– Благодарю вас за указания.
– О, не ищите здесь ничего иного, кроме желания избавить и вас и себя от бесполезных и банальных словесных перестрелок,– продолжала Пандора.– Я готова поставлять вам оружие, но при этом отнюдь не отказываюсь от обороны.
– Тем лучше,– ответил я,– видно, вам известна поговорка: «Делай, что нужно, и будь что будет!»
– Ваша поговорка весьма нахальна!
– Она очень стара!
– Что ж, я в долгу не останусь и для начала задам вам один рискованный вопрос.
– Прекрасно! – сказал я.
– Вы знаете, как любят женщины задавать нескромные вопросы; вот и я задам вам самый что ни на есть нескромный вопрос!
– Я вас слушаю.
– Раз вы питаете явно враждебные намерения, раз вы чистосердечно объявляете, что намерены ухаживать за мной, позвольте спросить вас…
– О чем же?
– Вы рассчитываете на победу?
При этом действительно рискованном вопросе я навострил уши, как лошадь, заслышавшая канонаду. Но, почти сразу учуяв ловушку, я сумел избежать ее.
– Это не имеет значения,– ответил я.
– Как так?– спросила заинтригованная Пандора.
– Имеет значение то, что я буду ухаживать за вами по всем правилам.
– Ах, понимаю, в Комеди Франсез это называют «традицией».
– Именно,– сказал я.
– Жюстен! – позвала она гарсона.
Внимательный гарсон, согнувшись и вытянув шею, подбежал к ней.
– Подайте воланы и ракетки!– приказала Пандора.
– Что вы сказали, сударыня?…– переспросил гарсон.
– Я сказала: «воланы и ракетки»! Вы же видите, что этому господину угодно сыграть со мной в словесную игру.
– О, превосходно! – закричали Марк и Коломбен.
– А я хочу,– вмешался Форестье,– чтобы Жюстен ответил: «Сударыня, воланы и ракетки кончились».
Смех усилился.
Не тебе, дорогой мой товарищ по стольким безумствам, я стал бы рассказывать о такого рода ужинах. В наши дни осталось всего два-три водевилиста, способных на такие смелые выходки, способных и на то, чтобы на сцене пустить в ход с полдесятка старых шуток вокруг картонного пирога, подобно тому, как на мещанских обедах шутники толкают коленом соседа и говорят: «Позвольте пройти!»
Я предпочитаю рассказать тебе об изяществе и уме мадемуазель Пандоры.
Наконец-то я приступаю к ее портрету.
Ей не больше двадцати лет; это прекрасный возраст, единственно приемлемый; ты согласен? Головка у нее маленькая, волосы – а ведь ты знаешь, как я поддаюсь очарованию волос, их обилию, их цвету, их запаху,– напоминают чистое золото; это само совершенство, они завиваются, как руно, эти курчавые волосы, они спускаются на лоб, и изгнать их оттуда бессильны старания парикмахера. Вообрази английский тип в сочетании с типом венецианским, этакое сочетание Тициана и Лоуренса, и ты получишь представление об этой чудесной шевелюре. Глаза, пожалуй, чересчур навыкате, поразительного ярко-голубого цвета; эти глаза с первого взгляда мне не понравились, я должен к ним привыкнуть. Прибавь к этому очаровательный носик, продолжающий прямую линию лба,– это, как и ее имя, напоминает античные изображения. И ты, разумеется, видел мадемуазель Пандору на разных картинах, изображающих Помпею. Правда, рот составляет прелестный контраст с верхней частью лица: это рот чисто парижский, это роза, это коралл. Этот ротик вместе с двумя крошечными ямочками на щеках, этот шаловливый подбородок и эта пухленькая шейка погружают нас в настоящий девятнадцатый век.
Ты доволен? Ты согласен, что какая-нибудь газета могла бы поместить это описание?
Но подожди, я еще не кончил. Зубы – жемчуг, ушки словно вырезаны скульптором. Перчатки она покупает не иначе, как у фей, а ее сапожник, несомненно, проживает на улице Алькала в Мадриде.
Ах, да! Я и забыл: у нее цвет лица нормандки, яркость которого смягчили бессонные ночи жизни светской и жизни любовной.
Леопольд, я не шучу, как ты мог бы подумать. Этими красками я рисую живые черты. Кроме того, она необыкновенно изящно носит свое платье, которое она мнет, которое она подчиняет всем капризам своей дивной груди; она не заботится о кружевах, спадающих с ее плеч, она поправляет их, встряхивает, оставляя их при этом в целости и сохранности. А ее голос! Когда она открывает рот, можно подумать, что у нее из горла сыплется жемчуг. И к тому же я, как ты видел, попытался показать тебе, что она отнюдь не глупа.
Не смешно ли увлечься хорошенькой и почти умной девушкой? Я уже не принадлежу к числу людей, способных делать глупости ради женского личика, ради женской головки, хотя бы она и напоминала античную головку, и ради парижского ротика; но не знаю, смогу ли… вернее, я не смогу удержаться от каприза, от часа любви – о, да, да, любви!
За ужином «У провансальцев» я не хотел пить именно ради того, чтобы как можно лучше разобраться в этом первом впечатлении и чтобы опьянение рассудка ни в малой мере не способствовало опьянению сердца.
Леопольд, я люблю Пандору!
Это неоспоримо, и пусть мой разум и мои чувства договариваются между собой, как им заблагорассудится. Я принадлежу к числу людей, которые разъезжают в почтовых каретах, чтобы ехать быстрее, и которые в то же время велят кучеру остановиться, чтобы сорвать цветок, который они заметили на обочине дороги.
А кроме того, я надеюсь, что мне поможет мой опыт. Никто не жил, никто не любил безнаказанно. У меня есть мои собственные правила и предписания, этакий учебник по ухаживанию за женщиной. Я буду любить, но я сумею остаться сильным.
Но я так и вижу, как ты приходишь ко мне,– ты ведь человек положительный и нетерпеливый – и ты спрашиваешь, чем закончился ужин, ты хочешь узнать, к чему привела эта первая встреча. Я тебя знаю: тебе уже представляется мольеровское «Отвезите меня домой». Фи! Галльский дух, грубая философия! У меня нет ни юношеского нетерпения, ни холодного цинизма зрелого мужчины. Я проводил Пандору домой, это правда; удобно расположившись в двухместной карете, увозившей нас из ресторана, мы разговаривали почти что нежно. Чего же еще тебе нужно? К тому же от «Провансальцев» до улицы Сен-Жорж, где живет Пандора, всего каких-нибудь десять минут езды.