Женщины-масонки

Монселе Шарль

Вслед за этими словами воцарилось молчание.

– И это все, что вы можете сказать мне о нем? – спросила Пандора.

– Все.

– Подумайте хорошенько!

– На этом все мои сведения кончаются, но если вы хотите, чтобы я подвел итог…

– Подводите!

– Я сказал бы, что господин Бейль обладает как многими достоинствами, так и многими пороками. Одним словом, это человек, который способен на все. А следовательно, его необходимо остерегаться.

Пандора не ответила. Она размышляла.

Ее лицо, на котором обычно можно было увидеть только радость и следы незначительных неприятностей, омрачилось и стало серьезным. Губы ее сжались.

Неожиданно она встала с дивана.

– Граф,– каким-то странным тоном заговорила она,– вы действительно любите меня по-настоящему?

Граф д'Энгранд, которого этот неожиданный, предвещавший грозу вопрос застал врасплох, не нашел другого ответа, кроме восклицания, общеупотребительного в подобных обстоятельствах:

– Люблю ли я вас!

– В таком случае,– продолжала Пандора,– это печально для вас, ибо я вас не люблю.

– Я знаю,– вздохнул граф.

– И не полюблю никогда.

– Ах, Пандора!

– Никогда!

Граф провел рукой по лбу.

Пандора сделала два-три круга по комнате словно затем, чтобы дать ему время оправиться от удара.

Затем она остановилась против него.

– И я прошу вас, граф, прекратить ваши визиты.

– Что?

Он огляделся по сторонам, тряхнул головой и, ничего не понимая, широко раскрытыми глазами уставился на Пандору.

– Прекратить… мои… визиты?

– Да.

– Ха-ха-ха!– выдавил он, пытаясь рассмеяться.– Понимаю… Это новая шутка… Чудесно! Чудесно!

Но Пандора оставалась серьезной.

– Нет, граф, это не шутка; напротив, ничего серьезнее и быть не может. Я твердо решила прекратить с вами всякие отношения.

С этими словами она повернулась на каблуках, подошла к камину, на котором стояла папиросница, и снова уселась напротив графа, вертя в пальцах папиросу.

– А теперь,– заговорила она,– у вас, как у всех осужденных, есть в запасе двадцать четыре часа, чтобы проклинать судью; но я, кроме того, добровольно предоставляю вам сверх того еще полчаса, чтобы излить свое отчаяние и осыпать меня самой страшной руганью. Валяйте!

И она закурила.

Граф д'Энгранд, словно пригвожденный к своему месту, оставался безгласен.

– Послушайте! – внимательно посмотрев на него, продолжала Пандора.– Знаете, что вы должны были бы сделать, дорогой граф?… О, я знаю, что советы, особенно советы наиболее разумные, в подобных обстоятельствах обычно встречают плохой прием, но мне все равно. Так вот, вы должны были бы вести себя как умный человек до конца. И, во всяком случае, вы капитулировали бы на почетных условиях. Мое решение бесповоротно; между нами все кончено; так протяните же мне руку, поцелуйте меня в лоб в последний раз, и расстанемся добрыми друзьями.

Но рука Пандоры повисла в воздухе.

– Ах, вы не желаете?– спросила она.– Что ж, как вам угодно, дорогой друг!… Предупреждаю вас, что я заранее знаю все, что вы мне скажете. Все это расписано по нотам, как симфония: упреки, умиление, проклятия, напускное равнодушие, обещания, напоминания о прошлом. И не надейтесь, что вы скажете мне что-нибудь новенькое. Вы будете говорить не лучше других: один из вас более красноречив, другой – менее, вот и вся разница. Впрочем, вы должны были быть готовы к тому, что произошло сегодня: ведь я вас предупреждала неоднократно! Я не лучше других женщин: вы не делали мне ничего, кроме хорошего, я не делала вам ничего кроме плохого; это я первая вас бросаю. И уверяю вас, что ваша история – это история всего мира. Давайте на том и покончим. Я неблагодарна, это не тайна; у меня нет сердца – это тоже не новость. Избавьте же меня от упреков за мои пороки, которые я сейчас перечислила сама. И без единой ошибки,– прибавила она с видом ребенка, хорошо выучившего урок.

Господин д'Энгранд, по-видимому, не слушал ее, ибо когда она кончила, он прошептал, словно отвечая самому себе:

– Да, я уже стар!

И эти единственные слова, которые были ответом Пандоре, сопровождались горьким вздохом.

– Кто говорит вам о вашем возрасте?– возразила она.– И в чем вы с вашим фатовством ищете причину моего решения? Вы не молоды и не стары; вы в возрасте всех богатых людей Парижа. А кроме того, даже если бы вы и были древним старцем, если бы вы были безобразны, как сам Квазимодо, что бы это доказывало? Вы прекрасно знаете, что женщины постоянно увлекаются уродами и ничуть этого не стесняются. Слишком стар, слишком стар! Послушал бы вас кто-нибудь, так подумал бы, что мою квартиру осаждают толпы мальчишек!

– Я этого не говорю, дорогая Пандора.

– А что же вы тогда говорите?

– Я говорю,– грустно сказал граф,– что разница в двадцать пять лет меняет очень многое; что женщина в любом случае остается женщиной и что умоляющему голосу и заискивающей улыбке старика она всегда предпочтет непринужденные речи и повелительные жесты молодого человека…

– С красивыми усами, с красивыми волосами и в красивом мундире,– насмешливо договорила Пандора.– Ведь вы это хотели сказать, не так ли? И вот до чего вы докатились: вы, как и все люди вашего поколения, разумеется, воображаете, что мы без ума от адъютантов и первых любовников из водевилей. Ах, Боже Ты мой! Надо же, чтобы такие сильные люди несли такую чепуху; в восемнадцатом веке они утверждали, что все герцогини обожают своих высоких лакеев! Если вы не можете придумать что-нибудь поостроумнее, то, право же, я могу только посоветовать вам на том и закончить наш разговор, дорогой граф!

Она встала.

– Я не хотел обидеть вас, милая Пандора.

– О, я в этом нимало не сомневаюсь!

– Но мой рассудок старается объяснить ваше поведение, и потому я то и дело попадаю впросак.

Пандора закурила вторую папиросу.

Несколько смущенный тем, что он собирался ей сказать, граф д'Энгранд молча смотрел на нее несколько минут.

Наконец он подошел к ней и спросил дрожащим от волнения и робости голосом:

– Дитя мое, может быть, я недостаточно богат для вас?

– Может быть,– холодно отвечала Пандора.

– Но ведь я тысячу раз предлагал вам квартиру, более достойную вашего вкуса, и жизнь, более достойную вас самой; почему же вы всегда отказывались, если это так?

– Почем я знаю?– отвечала она, выпуская изо рта струю дыма.

– Сколь ни мало я привлекателен, я могу, однако, состязаться в роскоши с большинством победителей из Жокей-Клуба, и если бы вы согласились подвергнуть меня испытанию…

– Говорила же я, что все ваши речи слово в слово такие же, как у всех на свете! – перебила Пандора.– После сцены скорби – великая сцена искушения, и она-то как раз самая банальная. Вы хотите предложить мне драгоценности – так ведь? Кружева, кашемировые шали и целое состояние, которое рифмуется с «обеспеченным существованием»!