Женщины-масонки
Шрифт:
Филиппу не оставалось ничего другого, как поклониться и направиться к выходу.
Графиня удержала его жестом.
– Еще одно слово,– произнесла она.– Хотя мои отношения с мужем давно прерваны, его друзья, особенно те, кто, подобно вам, сударь, удостоился такого величайшего доверия, не должны оставаться для меня незнакомцами. Это чувство, уместность которого вы не можете не понять… Придя ко мне, вы, конечно, хотели сохранить инкогнито, господин… господин…
– Филипп Бейль,– подсказал он.
Только легкое движение бровей обнаружило изумление графини.
И это было все.
Филипп вышел с достоинством посла, отбывающего в свою страну.
Но ни он, ни графиня и не подозревали, что их разговор слышит Амелия. Спрятавшись в кабинете, вторая дверь которого недавно была заколочена, юная девушка поневоле была вынуждена присутствовать при новом и тягостном для нее разговоре. Впервые узнала она истинное положение своего отца, и сердце ее взбунтовалось против черствости графини.
И вместе с тем значительно возросла ее благодарность Филиппу Бейлю.
В апартаментах на втором этаже, куда через несколько минут после его ухода поспешила подняться Амелия, она застала мать во власти величайшего, хотя и безмолвного негодования. Неподалеку от нее сидела маркиза де Пресиньи. Сестры мало изменились за истекшие два года, однако внимательный наблюдатель заметил бы, что госпожа д'Энгранд стала еще суровее, а госпожа де Пресиньи – еще приветливей.
Приняв нескольких визитеров, следовавших один за другим, графиня обратилась к сестре:
– Знаете, кто этот наглец, который сейчас был у меня?
– Нет, не знаю. А кто это?
– Убийца несчастного Иренея де Тремеле!
– Убийца?!
– Господин де Тремеле не умер!
Эти два возражения одновременно выговорили Амелия и маркиза.
– Если он и не умер, то дело обстоит ненамного лучше,– отвечала графиня.– Его болезнь – это последствие ранения, и врачи почти не надеются на полное выздоровление.
– Но ведь между этими двумя господами был честный поединок, матушка?– спросила Амелия.
– В этом никогда нельзя быть вполне уверенным.
– Ах, сестра! Вас ослепляет пристрастие!– воскликнула маркиза де Пресиньи.– Дуэль, на которой Иреней получил пулю от Филиппа Бейля, когда мы жили в Тете, была на самых честных условиях. Один из секундантов – мой друг… господин Бланшар… и я могу вас уверить, что в этом прискорбном происшествии все было честно! Судьба не благоволила к Иренею, это правда, но нельзя забывать и о том, что зачинщиком был он. Я согласна, что в подобном случае наше сострадание принадлежит раненому, но справедливость существует для всех, даже для…
– Даже для господина Бейля, не так ли?
– Да, сестра! – твердо ответила маркиза.
Амелия бросила на нее взгляд, стоивший продолжительного изъявления признательности.
Хотя после событий, о которых напомнила графиня, прошло уже два года, ее юная дочь хранила о них живые воспоминания.
В то время, о котором мы вспомнили, Амелия знала, что одно из семейных соглашений, столь респектабельных, но столь обильных союзами, обреченными на разрыв, предназначило ей носить имя де Тремеле. Она не любила Иренея; слишком рано возникла у нее привычка смотреть на него как на своего защитника. Никогда не вызывал он у нее волнения, никогда, опираясь на его руку, не чувствовала она, что на щеках ее расцветают первые розы из того букета, что цветет в сердце юной девушки. Но в силу вполне естественного любопытства ее беспокоили поступки и чувства того, кто должен был стать ее мужем, и когда она услышала, что в дюнах Тета господин де Тремеле сражался на дуэли из-за женщины, самолюбие ее было сильно задето. Кто эта женщина? Певица. Амелия унаследовала свою гордость от матери; она молчала. Мы не осмелимся утверждать, что она не испытала ужасного, тайного удовлетворения, узнав, что Иреней едва не заплатил жизнью за свою измену. Если девочка мечтает о любви, значит, она способна мечтать и о мести Амелия удовольствовалась тем, что позабыла об Иренее де Тремеле, позабыть его ей было отнюдь не трудно.
Напротив: уже несколько часов она чувствовала глубокую симпатию к этому молодому человеку, Филиппу Бейлю, симпатию, порожденную привязанностью, которую он питал к ее отцу. Она уже смотрела на него как на связующее звено между собой и своим отцом – графом д'Энграндом; роль, которую он взял на себя, представлялась ей столь же трогательной, сколь и благородной.
Таковы были еще смутные мысли, которые можно было бы прочитать в глазах Амелии, устремленных на маркизу де Пресиньи.
IX
ГРАФ Д'ЭНГРАНД
Согласно уговору в тот же вечер в Клубе Филипп встретился с графом д'Энграндом.
Старый дворянин стоял, прислонившись к камину, и разговаривал с двумя или тремя своими ровесниками.
Он раз говаривал дипломатически – к 1845 году это вошло в моду во Франции.
Загадочное соединение различных соображений заставило его склониться к новым идеям; старые товарищи в шутку утверждали, что он шагает в ногу с веком, чтобы казаться моложе, чем он есть на самом деле.
Незадолго до появления Филиппа Бейля разговор зашел о женитьбе одного правого депутата на наследнице великого имени и столь же великого состояния. Депутат же обладал только талантом и поддержкой Двора. Таким образом, свадьба эта вызвала истинный содом в квартале, именуемом аристократическим предместьем.
Один граф д'Энгранд стоял па том, что дело это вполне естественное. Это вызвало всеобщее возмущение.
– Граф, вы становитесь то ли мистификатором, то ли софистом,– сказал один из его собеседников.
– Да нет же, клянусь вам! Я честный человек.
– В таком случае вы становитесь демократом.
– Опять громкие слова! А все из-за того, что я не всецело на стороне «Ежедневной газеты»!
– Но ведь это же невозможный мезальянс!
– Пустые слова!
В эту самую минуту появился Филипп Бейль.
Граф д'Энгранд поздоровался с ним, пожав ему руку и улыбнувшись, но не прерывая разговора.
– Не верю я ни в какие мезальянсы,– продолжал он.
Филипп, пораженный таковым вступлением, принялся внимательно слушать.