Женщины-масонки
Шрифт:
– Но, граф…
– Я прошу вас об этом; вернувшись оттуда, вы расскажете мне о ней, вы опишете ее бальное платье, вы скажете, танцевала ли она, большим ли пользовалась успехом,– словом, вы расскажете мне о моей дочери.
– Но меня туда не приглашали,– возразил Филипп.
– Я добуду вам приглашение.
Филипп был крайне озадачен.
Граф поднялся, намереваясь пройти в главную гостиную.
– Граф, еще один вопрос,– сказал Филипп.
– Какой?
– Моя миссия по отношению к госпоже д'Энгранд закончена?
– Она только начинается,– с улыбкой ответил граф.
– Но моя сегодняшняя неудача является как будто не лучшим предзнаменованием, и ваши сто тысяч экю…
– Я получу их.
– Дай-то Бог, граф!
– Я получу их, мой юный друг, и это вы мне их раздобудете,– сказал граф д'Энгранд, фамильярно похлопывая Филиппа по плечу.
X
СЕЗАМ, ОТКРОЙСЯ!
Как и обещал граф д'Энгранд, Филипп Бейль получил приглашение на бал во дворце герцога Гаврского.
Это была, вне всякого сомнения, величайшая милость, ибо гостиные дворца герцога Гаврского открывались два-три раза в год только для титулованных гостей.
Филипп мог бы удивляться безмерно, но за последние несколько дней удивление стало для него чувством настолько привычным, что способность удивляться у него притупилась. Холодная действительность мгновенно, без перехода, сменилась чарующим волшебством; зловещие угрозы, эхо которых отдавалось у него в ушах, сменил сладостный хор надежд, подобных тем небесным созданиям, которые на картине Гида предшествуют колеснице Авроры.
Было около одиннадцати часов вечера, когда он явился во дворец герцога Гаврского.
Первая, кого он там увидел, бросив взор с той быстротой, с какой могут поспорить с влюбленными только орлы, была Амелия.
Она была в том божественном белом уборе, какие носят юные девушки и какие окутывают их, подобно облаку; мрамор ее плеч светился сквозь газ, который набросила на них материнская строгость; линии ее рук поражали с первого же взгляда. На ее прелестной головке трепетали, дрожали, качались локоны цвета воронова крыла. Может быть, Амелия и не догадывалась, как она хороша, но красоту свою она несла с той уверенностью, которая говорит о породе и которая требует дворца; она несла ее по-королевски – это выражение здесь будет уместнее всего,– не нанося при этом ни малейшего ущерба обаянию юной девушки, которое заключается в скромности, спокойствии и улыбке.
Филипп замер от восхищения и несколько мгновений стоял неподвижно.
Уже второй раз его очаровывала дочь графа д'Энгранда, но по-другому: сегодня она ослепила его своим блеском, вчера пленила простотой в обращении.
Он стал маневрировать в толпе гостей так, чтобы встретиться с Амелией.
Она узнала его, когда он был от нее уже в нескольких шагах.
Она опустила свои прекрасные глаза и покраснела так, как не краснеют от неожиданности.
В то же мгновение Филипп скорее почувствовал, чем увидел, взгляд графини и остановился.
Он отвесил ей низкий поклон.
Но графиня и не подумала ему ответить.
Вместе с тем она не спускала с него изучающих глаз.
Это разглядывание, столь оскорбительно подчеркиваемое, не могло ускользнуть от внимания Филиппа Бсйля.
Не ускользнуло оно и от Амелии, румянец которой внезапно уступил место смертельной бледности.
– Черт побери,– повернув назад, прошептал Филипп,– кажется, мамаша питает ко мне не слишком нежные чувства!
Толпа гостей была огромной. Поминутно кто-нибудь узнавал Филиппа и брал его под руку. Его положение в обществе сильно улучшилось благодаря этому балу.
Движение толпы не позволяло ему неотступно следовать за Амелией. Время от времени он издали видел ее в середине зала, где освободилось место для кадрили; потом она отступала и исчезала в колышащейся волне платьев.
«Если бы ее отец был здесь, как он был бы счастлив!»– подумал Филипп.
В этом затруднительном, часто прерываемом созерцании прошло два часа. Он решил, что пора уезжать. К тому же мадемуазель д'Энгранд уже некоторое время не попадалась ему на глаза, и он решил, что она уехала.
Проходя через комнату, соединявшую главную гостиную с вестибюлем, он очутился лицом к лицу с Амелией.
Девушка тихонько вскрикнула.
Здесь было мало народу.
– Ах, сударь,– заговорила она голосом, проникшим в самое сердце Филиппа,– простите, пожалуйста, матушку… Поверьте, она просто вас не узнала.
– Вы слишком добры, мадемуазель,– отвечал Филипп.– К тому же графиня не нуждается в оправданиях: в самом деле, что я такое в ее глазах? И что я такое в ваших?
Последние слова он произнес тихим, слегка дрожащим голосом.
– Но ведь вы друг моего отца! – возразила Амелия, поднимая на него свои блестящие глаза, в которых угадывался призыв гордиться этим титулом.– А я уверена, что мои отец умеет выбирать друзей!
– Благодарю вас!– воскликнул Филипп, восхищенный благородством девушки.– Ваши слова исцелили бы мои раны, если бы я был ранен, но от вашей матушки я стерплю все без единой жалобы.
– Быть может, вы пострадаете больше, чем думаете,– отвечала она с робкой улыбкой.
– Пусть так! – сказал Филипп.– Разве с сегодняшнего дня не будет у меня верного средства от всех страданий?
– Какого средства? – с волнением спросила она.
– Это средство – воспоминание о том мгновении, когда вы удостоили меня своим благосклонным вниманием,– отвечал Филипп Бейль.
Появление гостей разлучило его с Амелией.
Сердце Амелии затрепетало при последних словах молодого человека.
Ей было почти отрадно расстаться с ним.
Но прежде, чем расстаться, она послала ему один из тех взглядов, которые передают другому всю душу и которые стоят многих слов.
Филипп смотрел ей вслед, не в состоянии двинуться с места; он напоминал человека, которого внезапно сразил паралич.