Женщины-масонки

Монселе Шарль

Щеки ее разгорелись так, что педантичный инспектор, разместив в обычном порядке весь свой гардероб, не удержался и сделал ей «весьма скромные», как он выразился, комплименты. Рантье поддержал его. Жандармский капитан обиделся и изобразил улыбку.

Наконец явился помощник прокурора – таким образом, собрались все. Это был долговязый молодой человек, соломенный блондин, старавшийся скрыть свою застенчивость под маской притворной серьезности.

Бросив взгляд на этот мирный уголок, как сейчас это сделали мы, можно ли было предположить, какие драмы в нем происходят?

Часов в девять, когда пикет был в самом разгаре, неожиданно вошла горничная.

– Сударыня! Сударыня! – позвала она госпожу Баливо.

– Да?

– Дама, которую вы ждете, вышла из экипажа.

Инспектор выронил карты из рук.

– Дама…– пробормотал рантье.

– Экипаж!…– произнес жандармский капитан.

Госпожа Баливо вышла вслед за горничной, оставив фиолетовую гостиную в величайшем волнении.

Госпожа Баливо очутилась лицом к лицу с маркизой де Пресиньи.

Эти две женщины никогда не видели друг друга. Но обе они принадлежали к масонскому ордену: одна – в качестве Великого Магистра, другая – в качестве рядового члена.

Госпожа Баливо заранее позаботилась о том, чтобы в спальне зажгли камин.

В этой спальне они могли поговорить так, что их никто не смог бы услышать.

При виде жены коммерсанта, которая в этот вечер, как мы уже сказали, была одета не без некоторой изысканности и лицо которой было, по-видимому, лицом здоровой женщины, маркиза не удержалась от возгласа удивления.

– Судя по вашему письму, сударыня,– заговорила она,– я думала, что вы очень страдаете, но теперь я, слава Богу, успокоилась на этот счет.

Госпожа Баливо грустно улыбнулась.

– Я в самом деле умираю,– отвечала она.

– Однако…

– Вот доказательство,– прибавила госпожа Баливо, протягивая маркизе заключение трех лучших парижских медиков.

Маркиза с ужасом пробежала его глазами.

– Но ни ваш вид, ни ваш голос не свидетельствуют о столь жестоком недуге,– переведя взгляд на госпожу Баливо, возразила маркиза.

– Маркиза! Я – мать, и я хочу выдать дочь замуж.

Маркиза де Пресиньи кивнула головой.

– Я хранила мою тайну и от мужа, и от Анаис; после этого разве так уж трудно было сохранить мою тайну от посторонних? Я доверила ее врачам, это правда, но за их молчание мне ручалась их честь.

– Сколько вы должны были выстрадать! – с сочувствием глядя на нее, сказала маркиза.

– О, да, сударыня! Если бы вы знали, во что превратилась моя жизнь! Я крашусь, как комедиантка, чтобы никому не пришло в голову, как страшно искажаются вдруг черты моего лица. Будучи постоянно настороже, опасаясь чересчур затянувшихся визитов, без конца готовясь отвести расспросы мужа или уклониться от ласк дочери, я всегда занята лишь одной мыслью, всегда думаю только об одной предосторожности: предвидеть, предвосхитить начало припадка и вовремя укрыться у себя в спальне.

Маркиза вздрогнула.

– Таково мое прошлое,– сказала госпожа Баливо.– А знаете ли вы, что ждет меня в будущем?

– Вы приводите меня в ужас!

– За последнее время припадки участились; я считаю их, сударыня, я считаю их уже двадцать два года! Они участились ужасающе. Я все время боюсь, что настанет минута, когда я уже не смогу скрывать истину. И тогда все погибло: моя дочь не выйдет замуж, не выйдет замуж никогда. Но нельзя допустить, чтобы план, задуманный и осуществленный ценой таких страшных мук, был разрушен минутной слабостью. Вы согласны со мною?

– Вы еще можете вылечиться; ведь наука может ошибаться.

– О моей болезни науке не известно ничего, а следовательно, и сделать она ничего не может. К. тому же я в том возрасте, когда, как утверждают врачи, эта болезнь либо проходит, либо прогрессирует. Она прогрессирует. Я не могу больше надеяться на выздоровление.

– И что же вы задумали?

– Я погибну случайно.

– Случайно? – побледнев, переспросила маркиза.

– Да, случайно.

– О, я вас понимаю, но вы не должны помышлять об этом! Закончить таким образом жизнь, жизнь, сотканную из любви и добродетели!

– Приговоренная и наукой, и природой, я через несколько дней приближу конец этого печального существования, вот и все,– заключила госпожа Баливо.

– А небеса?– спросила маркиза.

– А моя дочь?

– Стало быть, это страшное решение вы приняли бесповоротно?

– Уверяю вас, сударыня: ни один человек не заподозрит, что я покончила с собой. Сейчас вы все поймете. Наш домик – самый высокий в Эперне: он четырехэтажный. На четвертом этаже находится комната моей любимой Анаис. На днях я вместе со служанкой поднимусь в комнату Анаис, чтобы поменять там оконные занавески. Это очень просто. Я хочу сама заняться этим делом; и вот служанка пододвигает стол. Она говорит мне об опасности, которой я подвергаюсь,– она славная женщина, наша Катрин; я же напоминаю ей, что здесь распоряжаюсь я, и, чтобы снять занавески, влезаю на стол. Я теряю сознание. Окно открыто. И, естественно, я падаю на мостовую…

– Это ужасно!

– Я была бы очень несчастна, если бы меня нашли живой, не правда ли, сударыня?

Госпожа Баливо говорила с улыбкой на устах.

– Ох, замолчите! – воскликнула маркиза де Пресиньи.– А вдруг вас услышат?

– Нет, не услышат,– отвечала госпожа Баливо.

Для вящей предосторожности она приоткрыла дверь, желая убедиться, что их никто не подслушивает.

Она не без труда расслышала пронзительный голос щуплого налогового инспектора. В фиолетовой гостиной по-прежнему шла игра.

– Шесть карт! – заявил он, подсчитав очки.

– А прикуп?

– Пять.

– Три туза?

Инспектор, изобразив улыбку, но в глубине души весьма недовольный положением дел, уронил карту на ковер.

Убедившись, что за ними не подсматривают, госпожа Баливо закрыла дверь и села подле маркизы де Пресиньи.

– Я огорчила вас,– заговорила госпожа Баливо,– простите меня.

– Какая страшная трагедия!

– Тем более страшная, что я этим не достигну всего, чего хотела бы.