Жернова
Шрифт:
Когда они вернулись в кабинет и Бартоломью все же решил поесть, она слегка настороженно попросила у него листик с карандашом и принялась неумело и косовато рисовать что-то, напоминающее куклу в платье в одном углу листка. В другом расположился тощий кот с длинным хвостом и лопоухий щенок с пятном на правом глазу. Под этими художествами расположилась детское изображение лодочки. А рядом - нечто похожее на шкатулку, окруженную маленькими вопросиками. Стоило ему поинтересоваться, как она тут же с жаром объяснила о том, что вот эти три рисуночка - просто предложения. А вот этот, со шкатулкой, - предложение
Бартоломью был приятно удивлён тому, как много предложений было у людей вокруг! Так смотришь, и уже не их парни и девушки будут ездить в чужие города, а уже оттуда будут приезжать люди. Глупое желание прославить семейное имя, что теплилось в нём с самого рожденья, подняло голову, стоило ему узнать лишь о игрушках. А вот эти новые предложения лишь подогрели его желания. Пусть это звучало глупо, но таким образом он хотел отомстить всем тем, кто испортил жизнь его семье много, очень много лет назад.
– А вы кушайте, Барт, кушайте! У вас-то работа, наверняка, нервная! Вон как вы отощали от всей этой беготни!
– Вдруг сказала она, смущенно приглаживая свой листок.
– Барт?..
– Пораженно выдавил он.
– Ой...
– Только и вырвалось у неё, словно она только сейчас поняла, что сказала.
– Я... я просто подумала... ну, у вас имя такое длинное... вот и я по... подумала... может можно вас так называть...
– Испуганно бормотала она, нервно теребя уголочек листка.
– Да... да, конечно...
– Она встревоженно приподняла голову, слегка испуганно глядя на него из-подо лба.
– Можно и так называть.... Просто... меня ещё никто не называл.
– Да-а?
– Протянула она с лёгкой улыбкой.
– А как вас тогда родители звали?
– Мои родители звали меня совсем по-другому.
– Улыбнулся он, но только губами - по-другому он просто не умел. Его лицо вообще не менялось: он всегда держал голову ровно, но слегка наклонял её вниз, глаза были совершенно без эмоциональны, и единственное, что на его лице отображало хоть какие-то эмоции - рот, брови и кончик носа. Он заставлял себя улыбаться, кривить губы и, иногда, морщиться и хмуриться. Но делал он это редко и больше пользовался голосом. Именно он чаще и больше всего показывал его эмоции. Поддельные, в большинстве своём.
– А как, если можно узнать?
– Мило и заискивающе улыбнулась Смоки, складывая руки на столе и наваливаясь на них грудью. За недолгие и нечастые посещения города Лаус смог понять, что здесь это движение - неуловимый признак заинтересованности девушки, а также попытка привлечь к себе внимание собеседника мужского пола. Скорее всего, сейчас это означало лишь заинтересованность, но все равно вызвало удивление - слишком быстрая смена настроения. Только что она чуть ли не плакала в его присутствии, а сейчас она уже пытается его привлечь.
– Раньше у меня было другое имя. Мать называла меня Хадаранги. Никто, кроме неё не знает значение этого имени, и деду оно казалось не солидным, поэтому мне и сменили его на Бартоломью.
– Вот как... а можно я буду
– Немного жалобно, словно жалуясь, протянула она.
– Да... да, конечно.
С того дня еду ему приносила лишь Смоки. Слово за слово начинались разговоры. В большинстве своём инициатором выступала сама Смоки. Она сидела на кресле посетителей и слегка неумело рисовала платьица, куколок и другие игрушки.
Их производство, кстати, шло теперь полным ходом. После нескольких неудачных попыток они выглядели и привлекательными, и безопасными. Неудавшиеся игрушки кто-то из работников подарил своим девушкам или женам, кто-то дарил своим детишкам, а кто-то прятал для будущих детей или внуков. Неожиданно для самого Лауса у всей молодёжи появился повод уважать его и благодарить - они подумали, что согласие на производство игрушек и привлечение к производству женщин на самом деле была попыткой сгладить ту неприятную ситуацию, что сложилась с его приездом. Он их разубеждать не собирался - чем счастливее люди, тем лучше они работают.
Больше всех была счастлива Смоки. Она считала, что это - показатель его благородства. Судя по всему, девушка уже смирилась с желанием матери породниться с владельцем фабрики и поэтому лишь смиренно налаживала с ним отношения. Не известно откуда, но всё чаще и чаще она находила в его личности и характере такие черты, что сам Лаус поражался - откуда она такое брала?.. Но не возражал. Порой даже подстраивался под придуманный образ самого себя.
Как-то незаметно в его кабинет перебрался её домашний шезлонг - маленький и аккуратный, весь в деревянных цветах, обитый тёмно-зелёным сукном с не менее маленькой и аккуратной атласной подушечкой. Теперь, во время ужинов, она сидела в шезлонге и тихонечко шила для кукол платья. Корпуса игрушек делали новоявленные мастера, лица и прически - такие же новоявленные мастерицы, а вот одежду - несколько девушек, что за день могли сшить до пяти кукольных платьиц, в число которых входила и Смоки.
Порой, когда Бартоломью уже заканчивал ужин, и возвращался к делам, девушка нет-нет да поглядывала на него. Тихо вздыхала и возвращалась к шитью. Это было странно и непривычно. Но... он словно чувствовал, как лёгкие сдавливает. Но не резко и болезненно, как до этого, а как-то тепло и мягко. Как котёнок коготками легонечко цапает. Хотя, как и с котёнком, порой был резкий болезненный укол. Но пока что жизнь была более-менее проста.
– Как насчет людей? Никто ещё не пропал?
– Нет, сэр, ничего такого.
– Но кто-то же должен скоро пропасть, верно? Обычно это происходило быстро, верно? Почему сейчас он так тормозит?
– Кто знает. Может он просто стал более осторожным? В отличии от своих предшественников?
– Скорее всего...
Почему-то всё шло не так, как оно должно быть... Бартоломью был в тихой ярости. Он был готов зло хлопать по столешнице. После этого ладони неприятно щипало - это единственное, что его останавливало.