Жертва ума
Шрифт:
Хану, криво усмехнувшись, молча поднялся и кивнув Инне, пошел к выходу. Что бы там не было, он хотел встретить это с достоинством.
Они спустились по лестнице во внутренний двор вдоль длинной шеренги почтительно склонившихся людей, и зайдя с другой стороны здания, вошли в большие, богато украшенные деревянной резьбой двери парадного входа с улицы. На них был изображен умиротворенно выглядящий Флавий, в жесте благословения оскаленных злобой лиц окружающей его толпы.
Проходя через двери, они создали небольшую пробку и в этой заминке, не поворачивая к нему головы, Инна, незаметно взяв его за руку, ободряюще сжала ее.
Это был храм, с высоким, украшенным фресками потолком, красивыми деревянными колоннами и большим алтарем в его дальнем конце по центру. Картины, фрески и витражи, украшающие стены, ожидаемо изображали славное житие все того же достопочтенного старца в процессе явления им самых разных духовных подвигов и чудес. Судя, по описанным на них сценам, на всем свете не было более благородного и сострадательного старца. Впрочем, Скай, как его первый ученик, положивший начало славной традиции этого ритуала, так же занимал на них почетное место.
Но самое интересное было не там. На алтаре, в сидячем положении со скрещенными ногами, находилось мумифицированное тело Флавия в такой же белой тоге, как и все остальные, но с золотым орнаментом вместо пурпурной полосы. Высохшие глаза были закрыты веками, спина была прямой, а на лице застыло неприятная гримаса какой-то властной брезгливости. На голом лысом черепе сохранился пушок редких волос. В одной костистой руке он держал начищенный до блеска, небольшой медный кувшин с витиевато украшенной крышкой, в другой же находился зловещего вида древний стилет с подозрительно выглядевшими бурыми пятнами. На груди висело серебряное ожерелье в виде белого лотоса с огромным и бесцветным камнем на нем. В целом, мумия нисколько не напоминала того достопочтенного старца на потрете в библиотеке. Скорее, это напоминало типового персонажа фильма ужасов.
Все, видимо, было устроено так, чтобы заходящее за горную цепочку солнце, в определенный момент пустило бы свои лучи через цветные витражные окна прямо на этот, сверкающий гранями камень, что выглядело, как обычный и банальный человеческий штамп. Но пока солнечные зайчики еще медленно ползли по мраморному постаменту и этот момент наступит не скоро.
Помещение было заполнено тихо молящимися мужчинами и женщинами в тогах и густым, раздражающим нос запахом горящих свечей и ароматных палочек. Хану показалось, что в одной из них под капюшоном он узнал Марту.
Перед алтарем, спиной к ним, сидел лохматый и пожилой человек. Видимо, это и был тот самый Оракул. Он что-то тихо пел про себя, раскачиваясь в такт из стороны в сторону. Двое крепких молодых мужчин с короткой стрижкой, чем-то неуловимо напоминающих самого Хану, стояли по бокам от него, осматривая зал цепкими и внимательными глазами.
Интересно, где же у них этот пресловутый 'кармомограф', а может, они Флавия или Оракула, так называют? Или это тот камень на шее у мумии?
– подумал Хану, поискав глазами в зале еще какой-нибудь странный механизм, который бы мог сгодиться для этого.
Бугаи остались подпирать стены на выходе, а они с Гридиком и Инной сели на пол в центре, прямо за спиной у продолжающего бурчать свои мантры Оракула.
Это длилось достаточно долго, пока он не подал знак одному из двух помощников, после чего, тот двумя руками медленно и подчеркнуто почтительно, взял у мумии ее медный кувшинчик и налил немного его содержимого в небольшую чашу, с поклоном протянув ее Хану.
Он с брезгливой подозрительностью обнюхал ее. Жидкость была чуть желтоватой и напоминала мочу. Запаха аммиака, вроде бы не было. 'Хорошо, хоть не пахнет' - мелькнуло у него в уме, но еще помня вчерашнее вино, Хану на секунду замешкался, уже более не проявляя желание пить все, что ему здесь подавали.
Гридик, аккуратно подтолкнув его локоть, показал взглядом, что сделать это все же придется.
Хану привычно выдохнул и выпил, с мстительным усилием вложив чашу в руку, не желающего ее брать директора. Помощник, не сразу смог забрать ее у занервничавшего Гридика. Чувствовалось, что тому неприятно или не положено касаться ее руками.
Возникшая небольшая возня нарушила мерный и привычный ход церемонии, привлекая к ним внимание всего зала. Почувствовав за спиной волнение, Оракул медленно обернулся к ним всем телом, словно у него болела шея. Им оказался совершенно безумного вида старик с большой татуировкой на лбу, полностью повторявшей рисунок на пляже, посреди которого, Хану и обнаружил себя, всего два дня назад.
По крайней мере, этот кусок пазла совпадал с тем, что он уже ранее слышал от Гридика. Вопрос был только в том, что было правдой из остальной, сейчас гораздо уже более важной для него части. Стилет в руке у Флавия намекал на очень неприятный для Хану финал, но возможности изменить тут что-либо за все это время, по сути, у него так и не было.
Внезапно, он почувствовал, что в очередной раз теряет сознание и нашел эту, все более укореняющуюся в его жизни тенденцию, весьма огорчительной и пренеприятной. Попытка изо всех сил закрепиться в теле, привела лишь к еще более сильному головокружению и появлению галлюцинаций.
Ожившие на стенах персонажи одобрительно хлопали голыми хвостами с кисточками и топали копытами, приветствуя его на своем адском пиршестве. Флавий и Скай, выдавив из головы уродливые и страшные рога, озабоченно склонились над ним, жарко шепча ему в ухо непристойные гадости, а из мраморного пола к нему веточками тянулись сотни мертвых человеческих рук, пытаясь зацепиться за его одежду и моля о спасении. Потолок над ним крутился, в витражных окнах наверху высветилась какая-то темница с решеткой и горько плачущий облик Инны, лежащей на ее полу. Его ноги оторвались от земли и Хану почувствовал, что его переносят, прежде чем все исчезло.
Внутри себя я скрываю своих врагов - демонов привязанности к эго.
Все мои мысли только увеличивают тревожащие эмоции.
Все мои действия в результате оказываются разрушительными.
Я даже не повернул на путь освобождения.
Гуру, думай обо мне! Скорее посмотри на меня с состраданием!
Дай мне свое благословение, чтобы привязанность к эго была отсечена под корень.
Самая незначительная хвала или порицание вызывают во мне радость или печаль.