Жертвоприношения
Шрифт:
— Сербский, мне кажется…
Камиль подскакивает на месте:
— Что значит «сербский»? Ты знаешь сербские слова?
Он не может скрыть своего недоверия. Словенцы, сербы, боснийцы, хорваты, косовары — ему все чаще и чаще приходится с ними сталкиваться. Они прибывают в Париж волнами, но ему никогда не приходило в голову различать их по языку.
— Нет, не знаю, я не уверена… — Анна замолкает и тяжело опускается на подушки.
— Подожди-подожди, — настаивает Камиль, — это важно…
Анна приоткрывает глаза и с трудом произносит:
— Край… Так кажется.
Камиль не может прийти в себя, у него такое состояние, будто он неожиданно обнаружил, что цыпочка судебного следователя Перейры бегло говорит по-японски.
— Край? Это по-сербски?
Анна кивает, но неуверенно:
— Это означает «стоп».
— Но, Анна… откуда ты это знаешь?
Анна закрывает глаза, ощущение, что ей действительно мучительно плохо, что ей необходимо все время повторять одно и то же.
— Я три года занималась Восточной Европой…
Непростительно. Она ему тысячу раз объясняла. Пятнадцать лет в международном туризме. Прежде чем заняться менеджментом, она организовывала туристские поездки практически по всем направлениям, и в частности во все страны Восточной Европы, за исключением России. От Польши до Албании.
— Они говорили по-сербски?
Анна только отрицательно качает головой, но Камиль настаивает, ему всегда все нужно объяснять.
— Я слышала только один голос… В туалете. — Она еле двигает губами, но все понятно. — Камиль, я не уверена…
Но ему все ясно: тот, кто кричит, кто сгребает драгоценности, кто отталкивает своего подельника, этот человек — серб. А тот, кто обеспечивает безопасность, — Венсан Афнер.
Это он избивал Анну, он звонил в больницу, он добрался до ее палаты, вероятно, он же был и у нее в квартире. И он чисто говорит по-французски.
Регистраторша не ошибалась: Венсан Афнер.
В кабинет компьютерной томографии Анна собралась идти на костылях. Но чтобы понять, чего она хочет, нужно время. Камиль переводит. Она решила идти туда самостоятельно. Медсестры закатывают глаза и пытаются без всяких разговоров уложить ее на носилки. Она кричит, отбивается и усаживается на постели, скрестив руки. Нет.
На сей раз все совершенно понятно. Появляется старшая медсестра Флоранс с накачанными губами. Полное самообладание. «Как неразумно, — говорит она, — вас довезут до кабинета, мадам Форестье, это ниже этажом, это недолго…» Она направляется к двери, всем своим видом показывая, что работы у нее выше головы, и ей начинают надоедать все эти выходки, которые… Но когда она уже готова сделать шаг в коридор, до нее доносится голос Анны, совершенно ясный. И хотя слоги не всегда отчетливы, смысл ее слов совершенно очевиден: «Об этом не может быть и речи. Или я иду сама, или я не иду вовсе».
Флоранс возвращается. Камиль пытается поддержать Анну, взгляд медсестры заставляет его замолчать — а это, собственно, кто? Он отходит к стене, прислоняется к ней. По его мнению, красотка только что упустила последний шанс спокойно и мирно разрешить спор. Но посмотрим.
На этаже все приходит в движение: из дверей палат высовываются больные, медсестры пытаются восстановить спокойствие, вернуть пациентов в палаты — нечего глазеть… Приходится вмешаться интерну-индусу с именем из двадцати четырех букв, у него ночные дежурства, он должен находиться на службе столько же времени, сколько букв в его имени. Платят ему, правда, как уборщице, но это нормально — он же индус. Он подходит к Анне. Внимательно слушает и, пока Анна говорит, наклоняется к ней: синяки у этой пациентки такого типа, что через несколько дней будут выглядеть просто ужасающе, думает врач, а ведь она и сейчас-то далеко не красавица. Интерн пытается ее мягко урезонить. Прежде всего прослушивает ее, никто не понимает, что он делает: в кабинете компьютерной томографии пациентов не ждут — раз назначено, значит назначено. Он же наоборот…
Флоранс уже теряет терпение, медсестры исходят злостью. Интерн заканчивает осмотр, улыбается Анне и просит принести костыли. У персонала создается впечатление, что их предали.
Камиль смотрит на Анну, она просто висит на костылях, с двух сторон поддерживаемая за плечи медсестрами.
Идет она медленно, но идет. Сама.
— Здесь вам не комиссариат…
Кабинет в неописуемом беспорядке. А его хозяин — хирург. Надо надеяться, что в голове у него больший порядок.
Юбер Денвиль — глава травматологической службы. Накануне они встретились на черной лестнице, когда Камиль преследовал фантомного убийцу. На первый взгляд невозможно сказать, сколько ему лет. Сегодня — пятьдесят. Легко. Седые волосы лежат естественными волнами, понятно, что они предмет его гордости, знак неотразимой, но стареющей мужественности. Это не просто прическа, это концепция восприятия мира. Руки ухожены — маникюр. Такие мужчины носят голубые рубашки с белым воротничком и платочек в верхнем кармашке пиджака. Стареющий красавец. Он, должно быть, перетрахал половину персонала травматологии и свои победы, имеющие скорее статистический характер, относит за счет собственного обаяния. Халат у него всегда безукоризненно выглажен, но сам он не выглядит таким одуревшим, как вчера на лестнице. Скорее наоборот, авторитарен. Впрочем, он разговаривает с Камилем, занимаясь чем-то другим: не стоит терять времени, если не о чем разговаривать.
— И я тоже, — говорит Камиль.
— Что — и я тоже?
Доктор Денвиль поднимает голову, хмурится. Он обижается, когда чего-то не понимает. Не привык. И прекращает рыться в своих бумагах.
— Я говорю, что тоже не хочу терять времени, — продолжает Камиль. — Вы очень заняты, но так получается, что у меня тоже работы хватает. У вас есть обязанности, у меня тоже.
Денвиль кривится. Не очень убедительные аргументы. И снова возвращается к своим административным раскопкам. И поскольку этот недомерок-полицейский все еще не закрыл за собой дверь, раз он еще не понял, что беседа закончена:
— Этой пациентке нужен отдых, — бросает наконец Денвиль. — Полученная травма весьма серьезна. — Тут он поднимает взгляд на Камиля. — Это чудо, что она жива, она могла быть в коме. Могла умереть.
— А могла находиться у себя дома или на работе. Или могла бы купить, что наметила. Все дело в том, что она встретила на своем пути одного типа, который тоже не хотел терять времени. Такого как вы. Он тоже думал, что его дела значительно важнее, чем у других.
Взгляд Денвиля просто впивается в Верховена. Майор понимает, что ситуация мгновенно переменилась: перед ним уже не врач с седой шевелюрой, а расхорохорившийся петух, готовый отстаивать свое превосходство. Тяжело.