Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Ты об этом знаешь? — удивилась Элисия.
Том только фыркнул.
— Разумеется.
Элисия сообразила, что сказала глупость. Ну разумеется, она-то была всего лишь секретаршей и адъютантом Эдварда — пусть и весьма доверенным адъютантом — а Том, как-никак, аналитиком. Следовательно, вся информация сходилась к нему, потому что никогда нельзя знать заранее, что окажется полезным, а что нет. Сама же Элисия знала лишь то, что ей следовало знать.
Девушка всхлипнула и села на пол, — сперва на колени, а потом и полностью, — ничуть не заботясь о том, что дорогая шерстяная юбка ее светло-серого костюма может помяться.
— Слава богу… — шептала Элисия, размазывая слезы по щекам. — Слава богу…
А еще в ее всхлипываниях проскальзывало нечто вроде: «Ну за что мне это?!»
Том стоял рядом с Элисией и думал о том, что, несомненно, ее поведение — признак высочайшего к нему доверия: при ком другом Элисия не стала бы так рыдать. Однако лучше ему от этого не становилась.
Теперь Элисия выглядела совсем не красивой — слезы вообще редко кого красят. У нее потекла тушь с ресниц, а еще по щекам расплылись безобразные красные пятна, и она шмыгала носом, утирая его тыльной стороной ладони. Ей было так хорошо и так худо одновременно, что на стеснение сил просто не оставалось. А может быть, тут опять-таки все дело было в доверии.
— Элисия… — Том опустился на колени рядом с ней, что, было, несомненно, глупо — следовало поднять ее и усадить на диван. — Элисия… да не плачь же ты, дуреха эдакая!
Бесполезно: едва он приобнял ее за плечи, Элисия зарыдала еще пуще, прикрывая руками некрасиво растянутый рот.
— Элисия… — Том обнял ее и начал целовать, а потом отвел ее руки от лица и поцеловал в губы. Губы эти, как и следовало ожидать, были холодными, мокрыми и солеными. Том сам не понял, зачем он это сделал. Возможно, холодное логическое мышление, тщательно вырабатываемое в течении последних семнадцати лет, изменило ему. Привет разрушающим все и вся эмоциям, что едва не погубили его сразу после рождения?..
Когда Том осознал, что целует Элисию, первым его побуждением было отдернуть голову и извиниться, но в тот же момент он послал всю реальность под хвост гипотетическому коту. В самом деле: может быть, это их первый и единственный поцелуй за всю жизнь (за исключением того вполне возможного варианта последнего прощания закапыванием гроба… еще кто кого переживет). Так надо хотя бы попробовать насладиться им, что ли!
Собственно говоря, это был первый поцелуй вообще: пару лет назад, решив проверить, чего он стоит в этом плане, бывший гомункулус наведался в бордель. Его чуть было не выставили вон… и, в общем, наверное, выставили бы, если бы Том самым хладнокровным образом не сунул хозяйке под нос свое служебное удостоверение (то самое, на котором не положено указывать ни имени, ни фамилии). Мадам больше ему не перечила, и подыскала таки за соответствующую сумму соответствующую специалистку — не то небрезгливую, не то с фантазиями. В общем, что хотел, Том выяснил, но целовать ту женщину не целовал.
Ничего особенного в поцелуе как таковом не было — подумаешь, контакт слизистых оболочек. Однако сам факт того, что он целует именно Элисию, а не кого-нибудь, заставил сердце Тома колотиться так бешено, что он не удивился бы, если бы Элисия услышала этот звук и приняла бы его, скажем, за сигнал метронома, врубаемый после тревожного сигнала. Что сигнала не слышно — это не беда, сигнал она могла из-за рева и пропустить.
Одно хорошо, рыдать она перестала.
Когда
— Вот оно как… — проговорила Элисия. — Вот значит что…
— В общем, тебе все понятно, — сухо произнес Том. Больше всего ему хотелось провалиться сквозь пол, так что он скорее бы действительно провалился, чем сказал бы хоть на слово больше.
«Я сейчас умру, — подумал он. — Вот просто возьму и умру…»
— Том… — на глаза Элисии навернулись новые слезы, так сказать, свеженькие, с пылу с жару. — Том, ты мой друг… ты мой лучший друг… и я очень люблю тебя, как друга, как брата…
«Все, можешь не продолжать», — хотел было сказать Том, но почему-то не смог.
Тут Элисия вдруг обняла его и поцеловала сама, притянув к себе. Это были удивительные ощущения. Объективно говоря, Том был гораздо сильнее Элисии. Ему ничего не стоило убить девушку — при всей ее солидной подготовке. Его физическая сила вполне позволяла схватить ее на руки и бежать с ней пару километров. Однако он был почти вдвое ниже Элисии ростом, и поэтому в ее объятиях вдруг почувствовал себя… ну, кем-то вроде плюшевой игрушки. Кому сказать, не поверят: Тому было это очень, очень приятно.
«Она знает, что такое неразделенная любовь, — думал Том, целуя лицо Элисии, — она точно это знает… И может быть, в другом настроении она ни за что бы не стала, но сейчас…»
Гордыня — смертный грех. Более того, гордыня — совершенно дурацкий путь очистить свою жизнь от всего, что могло бы ее украсить. Том уже успел стать достаточно человеком, чтобы научиться чувствовать влияние хода времени. Гладя руками плечи Элисии, он поклялся себе, что непременно сделает ее счастливой. Он знал, что это будет невероятно трудно. Знал. Но…
Счастье — это не достижение. Счастье — это состояние. Здесь и сейчас.
Альфонс: Надеюсь, разбирать на части вы меня не будете?
Мустанг: Конечно, нет. На зап-части.
Мустанг, выдирая ножик из карты: А неплохо. Восемь из десяти, я бы сказал. Особенно, если учесть, что целился я в столицу Креты. Ну ничего, каждодневные тренировки позволят мне достичь истинного мастерства!
Мари: Как у настоящей Мэри-Сью, у меня должно быть множество поклонников-мужчин.
Рассел: И не рассчитывай. Я просто белый и пушистый. И еще я хочу соблазнить Уинри.
Элисия: Я не маньячка-педофилка! Я просто тоскую по своей несчастной любви!
Том: Да-а?.. А я-то надеялся…
Глава 21. Сквозь огонь