Жертвы Северной войны
Шрифт:
— Давайте я буду решать, есть необходимость или нет. Тем временем постарайтесь быть как можно более осторожной! Максимально! Ясно вам?
Мари только успела выдать какое-то невнятное соглашательное междометие, как трубку повесили.
«А быстро он», — сказала она про себя.
Она бросила взгляд на незапечатанное до сих пор письмо Кристине. Ну что, берем и отсылаем?.. И делаем вид, что ничего не было?
Вот как письмо всего за день может безнадежно устареть…
У нее были восхитительные глаза цвета морской волны, которые очень легко заволакивала пелена слез. Ее полная грудь соблазнительно волновалась при каждом ахе и вздохе (а вздыхала она часто). А еще у нее были совершенно неподражаемые ушки — они так мило розовели, стоило ей заслышать какую-нибудь рискованную шутку. Иными словами, она была достойным экземпляром в его коллекции.
До недавнего времени.
— Анджей! — она капризно надула пухлые губки (нижняя чуть пухлее, верхняя чуть тоньше). — Нам давно уже пора поговорить серьезно!
— Милая моя, разве с такой очаровательной девушкой разговаривают о серьезных вещах?.. — попытался Анджей отделаться дежурной шуткой. Увы, не вышло — красавица Ирэн была настроена решительно.
— Анджей, но ты же… — она почти плакала. — Ты же мне не звонил уже неделю! А вчера… вчера ты не пришел на свидание!
— Как же так, милая? — удивился Анджей. — Я пришел и я ждал тебя, ровно в семь сорок, под часами, как договаривались!
— Ничего подобного! — она топнула ногой. — Мы договаривались не под часами, а у Главной Библиотеки! И не в семь сорок, а в шесть! А ты — не пришел!
— О господи, как я мог так ошибиться! Не иначе, как все мое соображение отшибает начисто при мысли о твоем прекрасном лице! Милая моя, когда я вижу тебя, я живу в каком-то поэтическом тумане, мне хочется петь, а не говорить, летать, а не ходить! Удивительно ли, что я перепутал какие-то пошлые числа?!
На самом деле Анджей, несмотря на общую безалаберность, отличался прекрасной памятью, и замечательно помнил и время, и место свидание. Помнил — и совершенно сознательно обходил, потому что гулял в это время с не настолько симпатичной, но зато та-акой аппетитной Мадлен, секретаршей из бухгалтерии. Вечер закономерно продолжился у Мадлен дома (она снимала комнату)… а вот теперь приходилось выкручиваться.
— Я не верю тебе! — Ирэн взмахнула длинными черными ресницами, похожими на копья. «На копьях ваших ресниц вы распяли мое сердце!» — плел ей Анджей в самом начале их короткого, но бурного романа. — Ты… ты обманщик!
— Мадленочка, солнышко…
— Что?! — щечки Ирэн моментально вспыхнули пятнами. — Ты… ты как меня назвал?!
— Мммм… Ирэночка, любовь моя, никак! Понимаешь, ты мне жутко напомнила мою младшую сестренку, ее зовут Мадлен…
— У тебя нет младшей сестры! Ты же мне сам говорил, что у тебя только старушка-мама! Анджей! Ты… да ты… я знаю, ты вчера гулял с этой сисястой Мадлен из бухгалтерии! И она, сучка такая…
Ирэн, забывшись, сказала это громко, так, что слышно было на весь коридор. А дело происходило на вахте в конце коридора. Несколько оказавшихся в коридоре больных заинтересованно обернулись на звук голоса разгневанной медсестры. «Ну вот, — подумал грустно Анджей, — еще один идеал разбит вдребезги… а ведь она представлялась мне таким хрупким небесным созданием, неспособным сказать грубое слово…»
Из-за поворота появилась высокая статная Эллис, старшая по этажу. Перебранку она явно слышала, потому что была красной, как рак.
— Ах так, Анджей… — начала она. — Ах так…
С ней Анджей расстался полюбовно, месяца три назад. Наплел с три короба про «несходство характеров» и «останемся друзьями». Кто ж знал, что на сердце она что-то затаила… Беда всегда подкрадывается, откуда не ждали.
— Не Анджей, а доктор Величко! — официальным тоном поправил он. — Попрошу не забываться, мисс… — он помедлил на мгновение, пытаясь вспомнить фамилию женщины. — Браун!
— Прошу простить! — лицо Эллис казалось застывшей маской, и Анджей как всегда внутренне поморщился: ему было ужасно неприятно. Но что поделать?.. Кто поймет этих женщин? Хочешь по-хорошему, а они…
Эллис же продолжила:
— В таком случае, могу я осведомиться, что привело вас на наш этаж?
— Инопланетяне, — брякнул Анджей, и чуть не завыл: это надо же ляпнуть!
Против ожидания, Эллис восприняла его слова как должное.
— Это больные доктора Томаса.
— А он попросил меня проконсультировать, — сказал Анджей, чувствуя, как его дух воспаряет в заоблачные выси. — У меня ж диплом по мании преследования. Кстати, медсестра, — столь же официально он обратился к Ирэн, — не напомните мне, какая палата?
— Триста шестая, — сказала Ирэн голосом, исполненным ненависти.
— Отлично, — сохраняя как можно более независимое выражение лица и прижимая локтем папку (без всяких там историй болезни, а исключительно с шоколадкой для Мадлен), Анджей пошел по коридору к триста шестой палате. Он буквально чувствовал на своей спине дула двух пар пылающих праведным гневом женских глаз.
И только схватившись за ручку палаты, он сообразил, что ничего же не знает об этих «инопланетянах». Они что же, инопланетянами себя воображают?.. Тогда это совсем даже шизофрения, а не паранойя, тогда он глупость махровую Эллис наплел… а вдруг буйные?.. Да нет, глупость, буйных на этом этаже да еще не под замком не держат…
Анджей зашел в палату.
Она оказалась двухместным боксом. Две кровати, две тумбочки, раковина, столик с двумя табуретками у окна. За столиком сидели двое и играли в шахматы. Доску Анджей узнал: та самая, порезанная перочинным ножиком, за которой иногда сражались врачи в лаборантской. Выпросили, наверное, у кого-то из медсестер. У той же Ирэн.
Ни одного из этих больных он в глаза раньше никогда не видел. Один был черноволос, бородат, и мускулист, как боксер, лет сорока-пяти. Другой более хлипкого сложения, зато выше и моложе — почти ровесник Анджея… ну, может пять-семь лет разницы. Блондин, аккуратно подстриженный. Он-то и выигрывал, если Анджей правильно ухватил диспозицию на доске.